[ ENGLISH ] [AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

Ранним воскресным утром на черные улицы Северной Заставы падал первый настоящий снег. Ночью подморозило, и снег невредимо ложился на окаменевшие следы горожан, cкрывая вчерашние маршруты их путешествий. Когда к перрону местного вокзала подошел пассажирский поезд, удивленные зимним пейзажем гости города, торопливо доставая из чемоданов шапки и шарфы, смешно поглядывали в окна. Собственно, приезжих было двое. Едва они сошли с подножки, поезд тронулся и вскоре растворился в заснеженном горизонте. Один из приезжих что-то сказал попутчику, затем повернулся и быстро пошел прочь. Однако если бы кто-нибудь захотел незаметно проследить за его маршрутом, легче всего это можно было сделать именно сейчас. Каждым своим шагом прибывший гражданин разрушал девственную чистоту снежного покрова и, словно неумелый преступник, оставлял крсаноречивые следы.

Пришелец шел уверенным шагом, будто он шагал здесь вчера, а не десять лет назад. И не удивительно. Ведь за десять лет ничего не изменилось. Эдесь он провел все свое детство и отрочество. Потом уехал учиться в университет. Бывал наездами в каникулы, а после распределения в Южный город перестал вообще приезжать. Но в мыслях часто возвращался сюда, как в мыслях часто возвращаются в детство. Любил ли он этот город? Наверное. Во всяком случае, в молодости много мечтал о том, как однажды вернется сюда всенародно известным человеком и осветит своим присутствием глухой провинциализм затерянной родины. Сейчас он усмехнулся юношеским мечтам. Все получилось не так. Город встретил его не цветами и маршами, а сонной пустотой ноябрьского утра. Наверное, и дома все спят еще, подумал он и улыбнулся. Вряд ли кто-либо из его знакомых знал эту улыбку. Да, эта улыбка была не для посторонних, слишком дорого она стоила, слишком много сил он положил на нее. Улыбнувшись таким образом, любой из нас вопреки здравому смыслу мог бы спокойно полетать или подвигать материальными предметами на расстоянии, в общем, сотворить какое-нибудь чудо.

На центральной площади он остановился и осмотрелся вокруг. Ему показалось, что площадь раньше была значительно шире и что расстояние от старого дворца до полукруглого государственного дома, украшенного сейчас знаменами, было раза в два больше. Но вскоре он понял, что это обман зрения. Так перед представлением маленькой кажется пустая арена цирка и зрителям, не верится, что на этом крохотном пятачке вообще возможно какое-либо действие, тем более какая- нибудь массовая сцена с десятками гимнастов, иллюзионистов, жонглеров и клоунов. Но проходит несколько минут, оживает оркестр, звучат фанфары и арена волшебным образом превращается в огромное пространство, легко вмещающее целый мир, увлекательный, смешной и жестокий. И мы уже удивляемся собственной непрозорливости, нерасторопности и консерватизму своего воображения, неспособности понять истинный объем пустого пространства.

Чтобы проверить свои ощущения, гражданин сделал, казалось, совсем невероятное. Он вернулся обратно к арке государственного дома, у третьего окна уперся пяткой и считая шаги, пересек площадь по центру, чуть обогнув колонну, и на двести шестьдесят пятом шаге уперся носком в бордюр у зеленой стены дворца-музея.

Тихо было на центральной площади. А наверняка, если бы кто-нибудь со стороны видел странные действия взрослого человека, он бы уж не выдержал и громко расхохотался. А между тем человеку вполне простительно впадать в детство, если только никто этого не заметит.

Завершив обмер центральной площади, странный гражданин обогнул слева музей города, постоял на берегу Темной, глядя на далекую ажурную ферму и отправился к родительскому дому.

Внезапное появление сына произвело невообразимый переполох. Дверь открыла мама. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за сердце и молча опустилась на табуретку в сенях.

-Сережка, - придя в себя, произнесла она. - Как снег на голову...

Потом, всхлипывая, приподнялась и положила руки на грудь сыну. Появился отец, в переднике, с большим столовым ножом в руке - видно, кашеварил, - и тут же присоединился ко всеобщему всхлипыванию и причитанию. Так постояли немного, потом прошли в большую проходную комнату и вдруг, не зная, что дальше говорить, замолчали. Здесь, на свету, родители обнаружили, как изменился за десять лет их сын, сколько чужого, незнакомого в нем появилось, и от этого они, малограмотные люди, сразу вспомнили, как далеко отделен он от них высшим образованием. Сергей понял это и смутился, потому что хотел бы сразу поставить себя рядом с ними, объяснить, что никакой он там не особенный ученый, и что ученость сама по себе ничего не значит, а что ценится только талант, который не зависит от образования. Однако объяснять такое глупо, и от этого он тоже молчал. Наконец на кухне что-то зашипело, все заохали, начали хвататься за голову, незлобно браниться, и так сообразили, что первым делом нужно с дороги позавтракать.

К завтраку отец намял картошки, заправленной шкворчащим салом, принес из погреба огурчиков соленых, а мать достала из специального секретера, запираемого ею на ключ, бутылку водки - нарочно держала в тайне, ждала, когда приедет погостить ее Сережка. Когда возникла надобность в рюмках, мать зло посмотрела на отца и, махнув рукой, пошла за гранеными стаканчиками на кухню.

За завтраком кое-как разговорились. Из скупых материнских рассказов понемногу вырисовывалась однообразная атмосфера здешней почти что сельской жизни. Мать говорила о том, что жизнь ихняя неуклонно дорожает, что в магазине купить, в общем, нечего, а на базаре дорого, да и на базаре уже нет того разнообразия, что было десять лет назад, правда, они со своей пенсией кроме картошки там ничего не приобретают, но, слава богу, есть огород, и этим летом она закрутила много банок смородины, и огурцы у них свои, а вот помидоры не вызревают, не хватает солнца. Но в общем она не жаловалась, живы и ладно, спасибо за его сыновью заботу, за переводы. Сергей, хоть и нерегулярно, а нет-нет и посылал на родину денег. Деньги эти мать не тратила, а все собирала на книжку в сберкассе, и сейчас в этом призналась. Сын расстроился, зря он себя успокаивал своими переводами. Потом мать рассказывала про знакомых и родственников. Сергей почти никого не помнил, но делал вид, что очень интересуется. Правда, одного таки вспомнил. Мать рассказала, что его друг детства, Юрка, сидит давно в тюрьме за ограбление в пьяном виде с тяжелыми увечьями. Начала рассказывать о школьных друзьях, но сын не проявил особого интереса к их судьбе. Сергей не любил всего, что было связано со школой. Несмотря на явные способности, с учителями был всегда на ножах, потому что не терпел принуждения даже в легкой форме.

Здесь проявилось особое, свойственное их семье самомнение, своеобразный семейный эгоизм. Дети в этой семье - а у Сергея еще был старший брат, Александр, - были о себе очень высокого мнения. Причем не только лично, но и друг о друге. В этом и состоит семейный эгоизм. Например, Сергей считал брата лучшим из лучших людей на свете, любил его беззаветно, с такой силой, как в будущем, наверное, уже не любил никого. И Александр боготворил младшего брата, за его оскорбление мог убить кого угодно, о чем, кстати, часто заявлял. Возможно, эдесь была виновата мать, которая была глубоко уверена, что ее сыновья станут в будущем выдающимися личностями, а возможно, здесь сказывались какие-нибудь шальные гены по отцовской линии, проистекавшей от каких-то древних бояр. Так по крайней мере утверждал отец, ссылаясь на свою сестру, актрису одного провинциального театра, дотошную исследовательницу их генеалогического древа.

Как бы там ни было, в рамках Северной Заставы старший брат Александр выглядел несомненно величиной. Местная шантрапа признавала в нем первостатейного лидера, о чем свидетельствовала кличка Гарибальди. Кажется, он сам придумал себе это героическое имя и вполне его оправдывал беспримерным мужеством и великодушием. Но он не был в обычном смысле королем. Он был выше шантрапы, он был вне ее. У него был свой узкий круг друзей, что-то вроде джаз-банды, объединившейся вначале на почве музыки, а после разлетевшейся по разным концам света в поисках творческой жизни.

Александр играл на нескольких инструментах, прилично рисовал, увлекался точными науками, кстати, лично был знаком с Ильей Ильичем Пригожиным и после отвел своего меньшего брата к нему в кружок. Так, запустив Сергея на орбиту научных интересов, Александр вскоре покинул малую родину и осел в Южном.

Сергей часто вспоминал брата. Но с каждым годом думы о нем становились все чернее и чернее. До него доходили слухи, через письма и рассказы, о том, что все попытки обеспечить свободное творчество терпели крах. Шли годы, а брат все больше и больше погрязал в каких-то темных делах, все больше пил. Столкнувшись с жизнью свободных предпринимателей, шабашников, фарцовщиков, спекулянтов, Александр, вынужденный жить по их волчьим законам, постепенно превращался из романтического Гарибальди в пьянчужку, шута и растяпу. Заработав за лето тысяч десять, он приезжал в Южный город, где женился и развелся, тут же подвергался осаде алчных друзей, ненасытных женщин и просто мошенников. Недели две-три продолжались страшные, с пьянством и побоями, с развратом и приводами в милицию, беспросветные кутежи. В результате он спускал все свои деньги, и более того, влезал в новые, с унизительными процентами, многотысячные долги. Короче, Александр катился безо всякого трения куда-то вниз, где обитают люди с простыми жизненными запросами - выпить и опохмелиться.

Сергей не зря сейчас вспоминал горькое падение Александра. Вот уже несколько минут, как мать перешла к разговору о старшем сыне. Мама больше любила Александра. Сергей давно догадывался об этом. Вначале переживал, даже плакал по ночам от страшной мысли, что мама, быть может, вообще его не любит, а только делает вид, но позже свыкся с положением, ведь он и сам любил брата, ведь не зря из нескольких возможных городов он при распределении выбрал именно Южный город. Да, он рассчитывал, что будучи рядом, спасет брата, но не тут-то было. Старший брат практически не бывал в городе, а если бывал, то в пьяном виде.

Тем временем мать заплакала. Она всегда плакала, когда вспоминала несчастного Александра. Отец, который до этого в основном молчал и попивал водочку, потихоньку захмелел и начал оживать:

-Сволочи, замордовали человека! - отец с ожесточением рванул остатки волос на покрасневшей лысой голове. - Слышь, сынок, нет Сашки, замордовали гады!

Мать всплеснула руками.

-Успел уже, нализался. Господи, что мне с тобой делать. Замордовали, да ты и замордовал, своим пьянством, от тебя и стал алкоголик.

-Кто алкоголик? - возмутился отец.

-Да ты, паразит, набрался уже, не мог потерпеть, сын приехал, поговорили бы хоть, - мать разрыдалась.

Сергей даже оторопел от неожиданной перемены отца. Вдруг нахлынула уже позабытая за десять лет, а теперь опять полностью ожившая беспросветная, безысходная атмосфера пропитанного пьянством родительского очага. Он встал и попытался успокоить мать.

-У, мирихлюндия, - зло сказал отец. - Ишь, чего придумала, на меня Серегу списать, слышь, чего придумала. Вон посмотри, мой сын, академик, капли в рот не берет, это что - не мой сын, что ли? А? Сашка, ты мой сын или нет?

Сергей не стал поправлять отца. Сколько он себя помнил, отец постоянно путал имена сыновей. Не оттого, что не отличал, а просто не различал их имен. Мать же страшно этого не любила.

-Так и помрет, не разобрав разницы между детьми.

Упоминание о смерти действовало на старика однозначно.

-А-а! Ждете, когда я подохну, гады, кровопийцы. Вы сами подохнете, не дождетесь, паразиты.

Отец приподнялся. Назревал скандал. Нужно было развести враждующие стороны. Сергей наклонился к матери и шепнул на ухо:

-Мама, ты уйди, я его успокою.

-Что вы там шушукаетесь, иждивенцы? - не унимался отец.

Мать резко встала и вышла, а Сергей перехватил в свои объятия отца, попытавшегося остановить ее. Это было не так-то просто сделать. Все свои сто пять килограммов отец обрушил на сына и они оба закачались, выбирая направление падения. Вдруг отец вспомнил о недопитой бутылке и потащил сына к столу.

-Давай, сынок, выпьем, дорогой. Ты не обижайся на мать, ее тоже понять можно. - Отец разливал водку. - Ей тоже не сладко. Ну давай, давай, выпей с отцом.

Они выпили и одинаково скорчили рожи.

-Видишь, Сашка, сынок, мы тут гнием, подыхаем. Мы тут все провонялись в этом болоте. Ты не стесняйся тут с нами, мы тут на обочине исторического процесса, у нас тут ни будущего, ни прошлого, один настоящий вонючий момент. - Отец проглотил огурец, вытер пальцы подмышкой и, чуть наклонившись, шепотом спросил: - Правда, что ты засекреченный?

Сергей мотнул головой.

-Тсс-с-с, - отец оглянулся по сторонам. - Бомбу делаешь? Молчи, молчи, - отец вдруг испугался своего вопроса. - Знаю, делаешь. А какую же, интересно, бомбу?

-Да зачем тебе бомба? - усмехнулся сын.

-Смеешься сукин сын, не хочешь разговаривать, а я ведь должен знать, для чего я тебя, подлеца, родил на свет божий. Я ж тебя, подлеца, воспитал, образование дал, а общаться ты со мной не хочешь, общаться ты пойдешь к своему разлюбезному звездоплюю, этому очкарику, велосипедисту своему разлюбезному, а с нами, портянками, разговаривать не будешь, мы же темные пролетарии.

Сергей запротестовал, но отец не обращал на него внимания.

-Ладно, не хочешь про бомбу, не рассказывай. Но вот ты, такой умный, образованный, объясни мне, старому дураку, отчего ваша наука развивается, а моя жизнь становится все глупее и глупее? А? Не знаешь? То-то. И твой ненаглядный Пирожин ни хрена не знает. - Отец осклабился, он специально перевирал фамилию Ильи Ильича. - Ну погоди, погоди обижаться, давай выпьем. У меня тут есть еще заначка.

Сергей попытался отговорить отца, но тот все-таки пошел в чулан и достал оттуда початую бутылку портвейна.

-Слушай, сынок, а у Пирожиных-то дочка подросла - загляденье!

-Какая дочка? - удивился Сергей.

-Ну как же, Сонька. Помнишь, бегала сопливая такая, ну а теперь, я скажу, очень-очень. Правда, к ней немец ходит, бухгалтер, но мужик тухлый. И она тоже немного не в себе, библиотекарша, но вообще баба что надо. Сгниет она тут со своим отцом блаженным. Да ты не обижайся за него, я же наоборот, я же понимаю: кому водка жить помогает, а кому байки разные космические. Только не люблю я твоего Пирожина, ведь ты знаешь, что он тут мне сказал, - отец принялся наливать Сергею, но тот отказался. Тогда отец, не разливая, тут же из горлышка выпил остаток. - Он сказал: ты, Афанасьич, так пьешь потому, что смерти не боишься.

Сергей удивленно посмотрел на отца.

-Так и говорит, собака. А я возражаю, как же я смерти не боюсь, если я о ней даже думать, и то не решаюсь. А он говорит, то-то и оно, что не решаешься. Вот и выходит, что боишься смерти ты не так. Как это не так, спрашиваю я его. А он, книжный червь, не отвечает, а наоборот, напирает: ведь ты, Афанасьич, думаешь, что после смерти уже ничего не будет. Конечно, пропасть, подтверждаю я, бездна.

-Бездна? - будто не услышав, переспросил Сергей.

-Ну да, она самая, говорю. Бездна. Ну, не загробная же жизнь и не страшный суд. С этим мы, слава богу, покончили, говорю я. А он говорит: вот и выходит, не боишься, что к ответу привлекут за твою прожитую жизнь, выходит, ты и смерти не боишься. Я, конечно, заподозрил, не имеет ли он каких-нибудь новых сведений на этот счет. И точно. Тут-то он выдал про заживление. Говорит, технически осуществимо в будущем. Слышь, Сашка, чего придумал? - Отец испытующе посмотрел на сына. - Неужто вправду такое уродство в будущем сделают? Что твоя наука говорит по этому поводу?

-Серьезная наука этим не занимается, - успокоил Сергей отца.

-Ну, слава богу. А то, понимаешь, обман трудящихся масс получается. Вначале обнадежили, мол, никакого бога нету, ну, мы и расслабились. А теперь получается, опять загробная жизнь вдали замаячила. Чего ж вы раньше тогда не предупредили? А? А теперь что я со своей паршивой биографией буду делать в вашем светлом будущем? Э, да ты врешь, собака, откуда ты можешь знать, что дальше в науке произойдет. Ты не думай, что я дурак. Вдруг и вправду оживят меня и какая-нибудь, едриее комиссия начнет меня проверять. Ну, что ты молчишь?

Заметив, что отец стал уже поклевывать носом, Сергей решил не возбуждать его своими идеями, а дать спокойно заснуть. Он прекрасно помнил, что не встречая сопротивления, отец быстро впадает в сонное состояние, будто в нем живет какой-то бес сопротивления, который, если действует, так только вопреки, а если не получается найти преград, то засыпает. Это простое свойство Афанасьича делало его в принципе податливейшим существом, и Сергей всегда удивлялся, неужели мать не видит этого, неужели не замечает, что стоит только промолчать, согласиться и не ответить, как тут же прекратилась бы любая ссора. Так нет, вся их совместная жизнь была непрерывной тяжелой цепью раздоров и кофликтов с очень редкими передышками, похожими больше на затишье перед бурей, нежели на счастливые минутки, как их называл Афанасьич, когда подлизывался к жене.

Теперь Афанасьич заснул среди посуды, а его сын пошел посмотреть, что делает мать. Мать вынесла ковровые дорожки на двор и отбивает их высохшей яблоневой веткой. Сергей вернулся и в спокойной обстановке принялся изучать следы далекого времени. Теперь он обнаружил сервант с треснувшим стеклом и совершенно пустыми полками. Именно его Афанасьич вчера опрокинул от отчаяния на пол. Мать любила хрустальную посуду и годами, по крохам, собирала выставку для серванта. По стенам висели две картины Александра. На одной был изображен довольно банальный романтический сюжет: голый человек, расправив тонкие руки, бежит навстречу восходящему солнцу. Картина была написана яркими расплавленными красками. Жирные мазки дополнительных цветов громоздились один на другой, и от этого весь мир, казалось, находился вблизи точки плавления. На другой картине, написанной сухим тонким слоем, тот же голый человек замерзал на заброшенном грязном дворе какого-то старого города. Александр когда-то задумал триптих и вроде бы написал и третью картину, но вначале никому ее не показывал, а потом, кажется, продал или потерял.

-Ну что, уснул паразит, - сказала мать, заходя в комнату. - Видишь, и с сыном-то по-человечески не поговорил. - Мать изучающе посмотрела на сына. - Пойди погуляй, что ли. К Пригожиным сходи, он часто про тебя спрашивал, интересовался. Пойди, пойди, у нас тут скучно.

Мать повернулась и ее узенькие плечи задрожали. Сергей подошел и неуклюже обнял мать.

-Ничего, ничего. Иди погуляй, - сказала мать, чуть отстраняясь от сына и всем своим видом показывая, что у нее много дел и чтоб он ей тут не мешал.