[ ENGLISH ] [AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

Конец июня скомкался. Стало очевидно, вопреки всем неожиданным переменам, вопреки вынужденным и случайным потерям, ошибкам, сомнениям, безотчетным действиям: июль неизбежен. Настоящий, земной, душный, континентальный.

Варфоломеев ждал. С минуты на минуту придет надежный человек, и нужно будет все окончательно спланировать и решаться. Мог ли он в таком состоянии что-либо предпринять? Ведь он был немного не в себе. Вот уж сколько кругов он совершил по комнате, приближаясь и удаляясь от окна, подобно затравленному хищнику, нашептывая про себя одну и ту же прилипшую фразу: "Если есть Господь Бог, то мы должны открыть его научно". Сам же и подсмеивался над собой. Должны, должны. Кому должны? Себе? Далее выстраивал длинный ряд всяческих про и контра, и те длинными логическими цепями вытягивались в секунды, минуты и часы. Потом вдруг ни с того ни с сего перескакивал на другую тему, мычал пошленький мотивчик, недавно услышанный по радио, страшно перевирая слова и ноты. Но все это было настолько на поверхности, настолько бездумно и наверняка абсолютно неважно для текущего момента, что, конечно, не могло уравновесить истинного внутреннего тяжелого чувства. Что так мучило его? Ведь была еще надежда, последняя, заветная, та, что не оставляет никогда деятельную натуру. Так гениальный полководец, потерпев сокрушительное поражение, еще надеется на последнее генеральное сражение где-нибудь в степи, на открытом ровном пространстве. Правда, войско его поредело. Нет больше Ильи Ильича, ушла Соня, пропал Караулов. Хотя последнему обстоятельству он даже обрадовался. Васенька изрядно надоел своими выкрутасами. Однажды запущенный страшной варфоломеевской машиной в неизвестном направлении, муженек Марты приобрел невиданную ранее подлую предсказательную силу. Впрочем, кажется, не вполне, - ведь пропал же, черт его дери. А еще неделю назад строил грандиозные планы, готовил стартовую позицию, темнил, науськивал к приступу на центральные руководящие органы. И наконец исчез. Исчез, прошептал Варфоломеев. А не исчезнуть ли мне? Что я такое теперь, здесь, среди чуждых предметов новой жизни? Здесь все не то, здесь все переименовано, все переделано, здесь нет Сергеева и нет его достижений, а есть лишь один голый факт, факт позорного бессилия перед подступившей реальностью. Но откуда это? Сергей Петрович подошел к столу, накрытому вчерашним номером центральной газеты.

Три раза прозвенел звонок. Варфоломеев открыл дверь и, едва Константин переступил порог, протянул ему руку.

-Не желаешь здороваться?

Трофимов, не отвечая, прошел мимо, едва задев плечом однокашника. Заглянул в полуоткрытые двери, зачем-то посмотрел на потолок, под лампочку, потом повернулся.

-Один?

-Конечно, - Варфоломеев усмехнулся.

Гость еще немного помолчал, будто сомневаясь, продолжать далее или сразу уйти, потом махнул рукой.

-Я ненавижу тебя, Варфоломеев. Не улыбайся, я серьезно. Я ненавижу себя и ненавижу тебя. Тебя, потому что ты еще здесь, себя, потому что промахнулся. Надо было пристрелить тебя, - капитан полез в боковой карман, замер на мгновение, прищурился. - Курево есть?

-На кухне.

После нескольких ожесточенных затяжек, на короткое время отодвинувших неприятный разговор, Трофимов вернулся к своей теме.

-Когда я, как паршивая ищейка, таскался за тобой по Северной, мне было приятно и легко. Была тайна, был я, желающий ее разгадать, был объект. Да, думал я, уж это объект так объект. Ночь, берег, ветер, стоит изваяние одинокое, гордое, чуждое, как в той поэме. Ну, думаю, вот оно, пришествие, явился человечище, извлек из темноты огонь, осветил пустынные берега, заварится теперь новое дело, пусть опасное, но живое, созидательное. - Трофимов даже прикрыл глаза, но вдруг опомнился. - К черту, все было подстроено, все - игра фальшивая, дрянная, - и с этими несправедливыми словами Константин кинул на стол огрызок газетного сообщения. - Мне теперь кажется, что не я выслеживал, а меня водили, подбрасывали поддельные факты, подглядывали, что я предпринимать буду...

-Постой, - вдруг встрепенулся Варфоломеев, - как ты сказал, водили? Хм, водили. Верно, верно...

-Брось, - окончательно разнервничался Трофимов. - Хватит ерничать, хватит кривляться. С меня довольно. Теперь-то я понял, чем природа управляется, какими фундаментальными указами. Сволочи, - Константин затянулся до фильтра и тут же прикурил следующую. Ну точь в точь, как это сделал Варфоломеев тем ранним ноябрьским утром после акции в государственном доме. - Сволочи, - еще громче крикнул капитан Трофимов куда-то в потолок.

Хозяин тем временем взял со стола обрывок газеты и аккуратно приложил его в аналогичное место собственного экземпляра, принесенного Чирвякиным. Все совпало до единой буквочки. Неизбежность почетного награждения стала очевидной. А гость напирал далее:

-Но я тоже подозревал, чувствовал - вы все заодно. Мессионеры, каменщики, строители городов и судеб. Я плевал на ваши секретные планы, я плевал, я вас не боюсь. Понятно, вы превратили жизнь в дрянное лживое место, где все можно извратить, испохабить, для вас нет ничего святого...

-Для кого - для вас? - Варфоломеев поморщился.

-Ну конечно, ты считаешь себя отдельно, на расстоянии от них. Да ты хуже их во сто крат, ты есть самый корень мирового зла, потому что они без мозгов - ничто, потому и покупают тебя вроде бы за свободу, мол, сделай нам полезное, и сам можешь кое-чем воспользоваться для своих вожделенных интересов. А может быть, не то? - Константин удивился своей новой идее. - Может быть, нет у тебя никаких отдельных интересов, а? Постой, постой, может быть... Ну да, все сходится. И Караулов твой - подлец, потому так и вьется. Что ты морщишься? Не нравится, что я и Караулова в одну компанию с тобой записал? А чем же тебе Караулов не пришелся, чем он тебя раздражает? Ты даже вроде как брезгуешь о нем слышать? Ты, может быть, считаешь себя лучше его? Так я тебе одну историю расскажу, развеселую, как раз для тебя будет. Жил-был никчемный человек, невзрачный, бестолковый, не имел в жизни высоких задач, да и предпосылок для их наличия, в смысле способностей, не было. В общем, пустое место с точки зрения свободного человека. Более того, наблюдалось в нем совсем неприличное качество - почти рабская исполнительность. Короче, неприятная, низкая личность. Была, правда, у него женщина, мать его детей, единственная причина для проявления у нашего низкого человека нежных чувств. Хотя какие могут быть нежные чувства у такого дурака? Молчишь, Сергей Петрович? - Трофимов разволновался. - Ты наверняка себя самым умным считаешь. Но что же такое ум? Раз ты формулы лучше других калякаешь, то уже думаешь, и выше всех? Неужели человек так просто устроен, что его можно формулой проверить? Сергей Петрович, - почти шепотом сказал Трофимов, удивляясь своим словам, - да ведь это было бы страшно! Я вот недавно подумал. Вспоминал про китайский волчок и вдруг подумал: а вряд ли Бальтазаров от такого пустяка умер. Я думаю, его и потяжелее предметом не возьмешь.

-Ты о себе, что ли? - уточнил хозяин.

Трофимов рассмеялся неожиданным, каким-то хитроватым, понимающим смехом.

-Нет, друг мой старинный, это я нарочно как бы о себе. Ты слушай дальше. Вот представь себе, встречаются на жизненном пространстве, в одной точке, две таких личности, - низкая, та, что никчемная, и гордая, свободная натура. И эта низкая, отвратительная фигура, заподозрив неверность жены, - естественно, с нашим оригинальным человеком, - вдруг понимает, насколько ее обокрали.

-Чепуха, сам виноват, - сухо отрезал Варфоломеев.

-Нет, ты постой, я же не проповедник, чтобы такой обыденной вещью возмущаться. Я о другом. Ты слушай, что дальше. Вот ты на его месте что бы предпринял?

-На его месте?

-А что, Петрович, не зарекайся, может быть, еще окажешься. А может быть, и уже...

Варфоломеев побледнел.

-Так знаешь, что он предпринял? Он пришел к этому оригинальному человеку и сам же ему свою благоверную предложил. Вот интересно, как вывернулся. Понимаешь, сам дал знать, что все ему известно и что теперь, мол, в условиях полной гласности можно дальше пользоваться. И представь себе, наш гордый господин взял этакий подарок прямо из липких рук. Взял. Понимаешь, какая подлость? Ведь он мог бы и отказаться, мог бы сказать - благодарю сердечно, заберите свой презент обратно, мерси. Но не сказал, а воспользовался. Кто же в результате у нас героем вышел?

Варфоломеев молчал - нечего было возразить. Трофимов еще немного помолчал, ожидая хоть какой-нибудь реакции. Зачем-то надеялся услышать все-таки оправдания, именно от него, именно сейчас. Так верят последней малой верой в развенчанные кумиры молодости. Верят из жалости к хорошему времени. После сгреб со стола газету с правительственным постановлением и подытожил:

-Может быть, ты и после этого будешь отмежевываться?! Да не молчи же! Признайся, что исполнял секретную миссию центрального руководства. Что, мол, ради полученного задания пришлось малость поступиться собственным честным именем. Признайся, я, может быть, пойму. Скажи: да, был при исполнении, преступал, но ради. Скажи слово "да".

-Нет, никогда, - выдавил бывший генеральный конструктор.

-Но что это? - капитан безопасности вяло бросил шуршащий комок обратно на стол.

-Не знаю.

Трофимов совсем изменился. Обмяк, ссутулился, как будто долго-долго бежал по пересеченной странными обстоятельствами местности, под страхом погони и расправы за несмываемое черное пятно автобиографии, проставленное в процессе высшего естественного образования. Оглянулся вяло по сторонам, скользнул взглядом по серому кафелю, по белым, вычищенным Мартой поверхностям кухонного гарнитура, чуть остановился на желтом, вечно дозревающем пшеничном поле, и тихо засмеялся.

-Знаешь, чего мне хочется больше всего? - с трудом прерывая диковатое всхлипывание, спросил гость. - Так хочется, до такой последней степени физиологической жажды, даже, понимаешь, смешно...

Варфоломеев с удивлением наблюдал странную перемену запутавшегося собрата. Была здесь неправдоподобная комбинация жалости и какого-то злобного удовлетворения. Он зачем-то вспомнил далекий ночной поезд, картежную игру, наглую придурковатую роль Константина, этакого женского нахала. Где былая самоуверенность, где он, простой, надежный взгляд на вещи? Ушли, растворились, остался только нервический, невеселый смех, впрочем, вот и смех затих.

-Вот взять бы, Сергей Петрович, - медленно заговорил гость, потирая поседевший висок, - тут же, сейчас, здесь, взять и проснуться. А, Горыныч? Разлепить веки, чтобы ничего больше не видеть. - Трофимов вскинулся. - Как странно: чтобы перестать видеть, нужно открыть глаза. Парадокс? Ну-ка, иди сюда поближе, друг мой проклятый, давай встряхнемся, давай-ка чем-нибудь уколемся, и тут же окончится этот идиотский сон. Я буду дальше служить, а ты... Ты уедешь отсюда, уйдешь, займешься наукой, наденешь очки, наденешь свой потертый пиджак, зароешься в формулы. Сделаешь новое открытие, хорошее, человеческое, а я тебя буду охранять от врагов. Не сомневайся, знай себе твори во благо процветания родины. Погляди на нее, - Трофимов кивнул в сторону бутылочной наклейки. - Пусть она живет хорошо, пускай растет, родная. Может, и мы, Горыныч, кого-нибудь прокормим? Неужто силенок не хватит? Ты не думай, я еще мужик - ого! У меня, знаешь, какая реакция, и в голове, извини, не чистый вакуум. Мы все - все поколение - все пригодимся! Наград не будем ждать, награды сами придут, - Трофимов осекся, с хрустом сжал варфоломеевские плечи. - Сергей Петрович, это провокация.

Оба опять посмотрели на газетное сообщение.

-Наверняка, - мрачно подтвердил хозяин.

-Что же делать, Горыныч?

-Надо ехать.

-В столицу?

-Да, в белокаменную, - твердо уточнил Варфоломеев и добавил: - Карту принес?

-Подробнейшую, - капитан прищелкнул каблуками и протянул пухлый пакет злейшему врагу государственного строя.