i586) [Netscape]">

[AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]

Современная русская мысль

Серафим Роуз

Человек против Бога

Содержание

Предисловие редактора

Предисловие к настоящему изданию

I. Введение. Вопрос об Истине

II. Ступени нигилистической диалектики

1. Либерализм

2. Реализм

3. Витализм

4. Нигилизм разрушения

III. Богословие и дух нигилизма

1. Бунт: война против Бога

2. Поклонение ничто

IV. Нигилистическая программа

1. Разрушение старого порядка

2. Создание "новой земли"

3. Формирование "нового человека"

V. За нигилизмом

I. Введение.

Вопрос об Истине

Что такое нигилизм, в котором мы увидели корень революционности современной эпохи? Если мы станем отвечать, не задумываясь, то с языка у нас уже готовы сорваться некоторые очевидные примеры нигилизма: фантастическая программа разрушения Гитлера, большевистская революция, дадаистская атака на искусство. Почва, произрастившая все эти движения, может быть представлена несколькими "одержимыми" прошлого века: поэтами Рембо и Бодлером, революционерами Бакуниным и Нечаевым, лжепророками типа Ницше. А на более низком, "обывательском", уровне в среде наших современников ощущается сегодня смутное беспокойство, заставляющее одних идти вслед за магическими фигурами, подобными Гитлеру, а других искать убежища в наркотиках и лжерелигиях или же совершать "бессмысленные" преступления, которые становятся все более присущи нашему времени. Все это, однако, лишь эффектная поверхность проблемы нигилизма. Впрочем, и с ней не так-то легко справиться. Но мы в настоящей главе ставим задачу еще шире: мы хотим попытаться понять природу всего этого движения в целом, в то время как названные выше явления представляют собой лишь отдельные, наиболее яркие его примеры. Каждый, кто осознает явное несовершенство и зло современной цивилизации, послужившие толчком и причиной нигилистической реакции - впрочем, ниже мы убедимся, что они были лишь плодами самого нигилизма, только в его зародышевой форме - не может не испытывать сочувствия хотя бы к некоторым представителям этой реакции. Это сочувствие может принимать форму жалости к тому, кто оказался "жертвой" условий, против которых были направлены его собственные усилия, ияи же выражаться в общепринятом мнении, будто бы некоторые нигилистические явления имеют "позитивное" значение и играют определенную положительную роль в развитии человечества или нового этапа его истории. Последнее мнение есть не что иное, как очевидный результат самого того нигилизма, о котором здесь идет речь. Первая же точка зрения, по крайней мере, отчасти не лишена правды или справедливости. Но именно поэтому и не следует переоценивать ее значение. Уж слишком легко сегодня в атмосфере интеллектуального тумана, окутывающего либеральные и гуманистические круги, от сочувствия к несчастному человеку перейти к принятию его идей. Нигилист, разумеется, в определенном смысле больной, и его болезнь свидетельствует о болезни века, чьи лучшие, впрочем, как и худшие, представители обращаются к нигилизму. Но болезнь нельзя ни вылечить, ни даже диагностировать посредством сочувствия. Во всяком случае, речь никак не может идти о "невинной жертве", поскольку нигилист сам участвует во всех грехах человечества, которое творит зло нашего времени, ополчается - как все нигилисты и делают - не только на существующие "несправедливости" социального или религиозного порядка, но и на сам этот порядок и Истину, которая стоит за ним, а значит самым активным образом помогает диаволу, что уж никак нельзя оправдать мифом о "невинной жертве". В конце концов, служить диаволу против своей воли нельзя. Но если мы далеки от того, чтобы "оправдывать" нигилизм, не склонны мы и "осуждать" его. Так, бессмысленно обвинять нацизм или большевизм в "вандализме", "варварстве" или "антиинтеллектуальности", а художественный и литературный авангард в "пессимизме" и "самолюбовании", как столь же бессмысленно отстаивать "демократию" во имя "цивилизации", "прогресса" или "гуманизма" или защиты "частной собственности" и "социальных свобод". Подобные доводы хотя отчасти и справедливы, но не попадают в цель, так как нигилизм - явление гораздо более глубокое и программа его столь радикальна, что подобные мелкие доводы не смогут ей противостоять. Нигилизм порочен в самой своей основе, и эта порочность может быть побеждена только Истиной. Большая часть критики нигилизма вообще не направлена против его основ, а причина в том, что - как мы дальше увидим - нигилизм столь распространен в наше время, он так глубоко проник в умы и сердца сегодняшних людей, что не осталось ни одной сферы, ни одного фронта, на котором с ним можно было бы сражаться, и тот, кто думает, будто борется против нигилизма, на самом деле часто берет в руки его же собственное (нигилизма) оружие и обращает это оружие против себя самого. Некоторые читатели могут возразить нам, что мы уж слишком глобально ставим задачу: что мы либо переоцениваем масштабность нигилизма, либо, наоборот, это явление столь всеобъе^лю-ще, что мы с ним не сможем справиться. Мы должны согласиться, что задача наша действительно очень серьезна, особенно, если учесть всю нечеткость, размытость многих нигилистических явлений; и если бы мы попытались детально изучить и описать эту проблему, то работа наша никогда не подошла бы к концу. Однако все же возможно, как говорится, "широко расставить сеть" и поймать ту рыбку, которая нам нужна, тем более, что это очень большая рыбка. Невозможно перечислить все до единого явления нигилизма, но можно дать определение нигилистическому сознанию и его влиянию на ход современной истории. Сначала попытаемся описать это сознание, по меньшей мере, в нескольких наиболее важйых его проявлениях и изобразить схематично его историческое развитие, а затем уже более подробно остановиться на его значении и исторической программе. Однако прежде чем приступить к выполнению этой задачи, нам нужно более четко осознать, о чем же именно мы хотим говорить, то есть нам следует начать с определения нигилизма. На этом определении нам не приходится долго задерживаться, так как оно было дано основателем нигилистической философии - Ницше: "Нет Истины, нет Абсолюта - нет "вещи в себе". Вот единственное, что является нигилизмом в его высшем смысле".' "Нет Истины," - с этой фразой мы уже не раз встречались в настоящей книге, и снова и снова будет она звучать и дальше, потому что вопрос о нигилизме - это и есть, главным образом, вопрос об Истине, или, вернее, вопрос Истины. Но что есть Истина? Это вопрос сначала логики. Прежде чем говорить о содержании Истины, мы должны рассмотреть саму возможность Истины и условия Ее постулирования. А под Истиной мы несомненно понимаем - как это становится ясно из отрицания Ницше - Абсолютную Истину, то есть, Ту, Которую мы уже определили как Начало и Конец всего. ' РпейпсЬ ╧е125сЬе, ТЬе УШ ю Роууег, Уо1. 1, ш ТЪе Сотр1е1е УУог1а оГ РпейпсЬ ╧е128сЬе, ^еVV УоЛ, ТЬе МастШап Сотрапу, 1909, Уо1. 14, р. 6. Для поколения, воспитанного на скептицизме и не привыкшего думать о чем-либо серьезно, сочетание "Абсолютная Истина" представляется неким анахронизмом. Расхожее мнение спешит подсказать, что никто не может быть столь наивен, чтобы все еще верить в Абсолютную Истину. Всякая истина в наш просвещенный век относительна. Последняя мысль, заметим, есть ни что иное, как упрощенное перетолкование слов Ницше: "Нет (Абсолютной) Истины"; и эта-то доктрина служит основанием как нигилизма масс, так и нигилизма интеллектуальной элиты. "Относительная истина", главным образом, представлена в наш век научными знаниями, которые начинаются с наблюдений, обобщаются логикой и в организованном порядке переходят от известного к неизвестному. Она всегда логически последовательна, условна, ограничена, выражена в отношении к чему-то еще, никогда не категорична, никогда не абсолютна. Не склонный к обобщениям ученый не испытывает потребности в каком-либо ином виде знания, кроме той узкой специальности, которой он занимается. У него, возможно, нет ни времени, ни желания решать "абстрактные" вопросы, лежащие в истоках его специальности. Если он и вынужден их рассматривать или непосредственно встречается с ними в своих исследованиях, то его скорее всего удовлетворит самое простое объяснение: всякая истина эмпирична, всякая истина относительна. Оба эти утверждения, несомненно, противоречат сами себе. Первое носит не эмпирический, а метафизический характер, а второе является утверждением абсолютным. И возникает для наблюдательного исследователя из подобных утверждений, противоречащих самим себе, вопрос об Абсолютной Истине. И первый логический вывод, к которому мы приходим, это то, что если вообще существует Истина, она не может быть "относительной". Основополагающие принципы современной науки, как и любой системы знаний, неизменны и абсолютны. Если бы это было не так, никакого знания вообще не могло бы быть, даже "отвлеченного", потому что тогда просто не существовало бы критерия: что считать знанием или что есть Истина. Следствие данной аксиомы; Абсолютного нельзя достичь посредством относительного. То есть, к основополагающим принципам любой системы знаний нельзя прийти через само это знание, а значит они, эти принципы, должны быть заранее и являются предметом ненаучной демонстрации, но веры. Выше, когда мы говорили об универсальности веры, лежащей в основе всякой человеческой деятельности и всякого знания, мы убедились, что вера, если только она не желает пасть жертвой субъективных заблуждений, обязательно должна иметь своим основанием Истину. Таким образом, возникает весьма законный, даже неизбежный, вопрос: имеют ли первичные принципы научной веры - такие, например, как взаимосвязь и единство природы, транссубъективность человеческого знания, способность рассудка делать выводы на основе наблюдения - своим основанием Абсолютную Истину. Если нет, они представляют собой не более как неправдоподобные предположения. Нельзя считать удовлетворительной "прагматическую" позицию многих ученых, естественников и гуманитариев, которые, не желая заниматься "философией", утверждают, будто эти принципы есть не более как экспериментальные гипотезы, которые общественный опыт счел надежными. Подобное утверждение может дать лишь психологическое обоснование веры в эти принципы, но оно не помогает установить, основывается ли эта вера на Истине или нет, а значит и все научное здание остается стоять на зыбком песке, ничем не защищенное от иррациональных ветров, то и дело сотрясающих его. В действительности же - происходит ли это от наивной простоты или, напротив, от глубины проникновения в суть проблемы, которую ученым просто не удается выразить с помощью доводов - большинство из них, несомненно, считает, что то, во что они верят, имеет непосредственное отношение к Истине. Оправдано это мнение или нет, уже другой вопрос, вопрос метафизический. Но одно можно сказать точно: это мнение никак не оправдывается примитивной метафизикой большинства ученых. Как мы уже убедились, каждый человек живет верой, так же как и каждый человек - очевидно это или нет, но это так - метафизик. Любое знание - а никто из живущих на земле не может полностью отказаться от знаний - предполагает теорию и критерий знаний, а также понятие о том, что полностью познаваемо и истинно в последней инстанции. Это конечная Истина, трактуется ли она как христианский Бог или как всеобщая взаимосвязь вещей, и есть первый метафизический принцип, Абсолютная Истина. Признание этого принципа, логически неизбежное, разрушает теорию "относительности истины", которая оказывается противоречащим самому себе абсолютом. Провозглашение "относительности истины", таким образом, может быть названо "негативной метафизикой", но как бы то ни было, это все-таки метафизика. Существует несколько основных типов "негативной метафизики", и поскольку каждый из них противоречит сам себе немного отличным от других типов образом, и каждый аппелирует к несколько отличному от других сознанию, мы считаем необходимым остановиться на каждом из них в отдельности. Их можно подразделить на две основные категории: "реализм" и "агностицизм", каждая из которых в свою очередь подразделяется на "наивный" и "критический". "Наивный реализм", или "натурализм", не отрицая в точном смысле слова Абсолютную Истину, сам делает некие бездоказательные абсолютные заявления. Отвергая какой бы то ни было идеал, или "духовный абсолют", он в то же время утверждает абсолютную истинность "материализма" и "детерминизма". Подобная философия все еще имеет хождение в некоторых кругах -она является, например, официальной марксистской доктриной, ее поддерживают и некоторые не слишком изощренные мыслители Запада. Однако основной поток современной мысли оставил ее далеко позади Она представляется странноватой реликвией прошлых, более простых, но давно ушедших дней; викторианской эпохи, когда "науке" отдавались верноподданнические чувства, некогда принадлежавшие религии. Невозможно использовать формулировку "научная метафизика", так как наука по своей природе есть знание частного, а метафизика - знание того, что за этим частным стоит, предполагается им. Подобная философия направлена на самоуничтожение, так как "материализм" и "детерминизм", которые она постулирует, обесценивают всякую философию. Настаивая на обусловленности философии (как и всего остального), ее приверженцы могут лишь утверждать, что раз их философия существует, значит она "неизбежна", но это вовсе не означает, что она истинна. В действительности, если представители этой философии будут до конца последовательны, им придется совсем отказаться от категории истины. Однако они, не имея ни малейшего представления о последовательности и глубине, кажется, и не замечают этого фатального противоречия. На менее абстрактном уровне это противоречие можно увидеть в альтруистической и идеалистической практике российских нигилистов прошлого века. практике, находившейся в вопиющем несоответствии с их чисто материалистической и эгоистической теорией. Владимир Соловьев остроумно выразил это несоответствие следующим силлогизмом: "Человек произошел от обезьяны, так будем же любить друг друга". Любая философия предполагает, до определенной степени, автономность идей. Таким образом, философия "материализма" есть, в своем роде, разновидность "идеализма". Она, если можно так сказать, представляет собой самопризнание тех, чьи идеи не поднимаются над очевидным, чья жажда познания столь легко утоляется наукой, что они возводят ее в абсолют. "Критический реализм", или "позитивизм", состоит в прямом отрицании метафизической Истины. Исходя из тех же научных предпосылок, что и более наивный натурализм, он отказывается от Абсолюта не столь решительно и не с такой готовностью ограничивает себя только "эмпирической" или "относительной" истиной. Мы уже отмечали явную противоречивость подобной позиции: отрицание Абсолютной Истины есть само "абсолютная истина". И снова, как и в случае с натурализмом, постулирование основного принципа позитивизма оказывается отрицанием этого принципа. "Агностицизм", как и "реализм", может быть подразделен на "наивный" и "критический". "Наивный", или "доктринарный", агностицизм постулирует абсолютную непознаваемость Абсолютной Истины. Хотя это утверждение выглядит более скромным, чем позиция позитивизма, но и оно все же претендует на слишком многое: если агностицизм действительно знает, что абсолют "непознаваем", то это знание и есть "абсолют". На деле, подобный агностицизм является разновидностью позитивизма, безрезультатно пытающийся устранить противоречия последнего. Только в "критическом", или "чистом", агностицизме встречаемся мы, наконец, с более или менее "успешным" отрицанием Абсолюта. К несчастью, подобное отрицание включает отрицание всего вообще, и если оно будет последовательно, то должно закончиться полным солипсизмом. Подобный агностицизм есть простая констатация факта: мы не знаем, существет ли Абсолютная Истина, и если существует, то какова Ее природа, так давайте же-в качестве вывода - удовлетворимся той эмпирической, относительной истиной, которую мы можем знать. Но что есть Истина? Что такое знание? Если нет абсолютного критерия для их определения, они даже не могут быть выделены. Впрочем, если агностик и признает эту критику справедливой, он не станет беспокоиться об обосновании своей позиции. Его позиция - это только "прагматизм", "экспериментализм" и "инструментализм". Нет Истины, но человек может выживать, существовать в мире и без Нее. В наш безынтеллектуальный век эту позицию защищают люди как на самых низких, так и на самых высоких уровнях. Заметим, что она, эта позиция, по меньшей мере, интеллектуально безответственна. Она представляет собой намеренный отказ от Истины или даже отказ от Истины в пользу власти, независимо от того, представлена ли эта власть интересами нации, расы, класса, любовью к жизненным удобствам или чем-либо другим, способным поглотить те усилия, которые прежде посвящались поиску Истины. "Прагматик" или "агностик" может искренне считать, что желает только хорошего, но он обманывает себя и других, если, определяя то, что ищут, продолжает использовать слово "истина". Само его существование уже является показателем того, что поиск Истины, столь долго вдохновлявший европейскую цивилизацию, подошел к концу. Более четырех с половиной веков современной мысли представляют собой своеобразный эксперимент, демонстрирующий возможности знания, доступного человечеству, считающему, что нет Истины, данной в Божественном Откровении. Вывод, который из этого следует и который увидел уже Юм и попытался укрыться от него за удобной ширмой "здравого смысла" и "условностей жизни", очевиден сегодня для миллионов людей, не имеющих уже столь "надежного" убежища. Он состоит в полном отрицании: если нет Истины, данной в Божественном Откровении, значит Истины вообще нет. Поиск Истины за пределами Откровения зашел в тупик. Ученый признает этот вывод, ограничивается своей узкой специализицией и удовлетворяется относительной целостностью узкого круга собранных данных, и не тревожит уже себя вопросом о существовании какой бы то ни было истины, большой или малой. А большинство человечества, признавая этот вывод, ждет от ученого уже не Истины, но применения на практике знания, имеющего исключительно утилитарное значение, и ищет в иных, иррациональных, источниках всеобщие ценности, которые когда-то человечество надеялось обрести в Истине. Из вышесказанного следует такой логический вывод: отрицание или сомнение в Абсолютной Истине - если только быть до конца честным и последовательным - ведет к пропасти солипсизма и иррационализма; единственная позиция, позволяющая избежать логических противоречий, заключается з том, что есть Абсолютная Истина, лежащая в основе всех частных истин и обеспечивающая их; и этой Абсолютной Истины нельзя достичь относительными человеческими средствами. Здесь заканчивается логика, и если мы захотим продолжить наше рассуждение, то попадем совсем в иную область. Но одно дело констатировать, что логика не ставит никакого барьера утверждению о существовании Абсолютной Истины, и совсем другое дело фактически утвердить это. Подобное утверждение может быть основано только на одном источнике: вопрос Истины упирается в вопрос о Божественном Откровении. Здесь начинает колебаться критический ум. Стоит ли искать извне того, чего нельзя достичь своими силами? Это удар по гордости, прежде всего по той гордости, которую принято называть "смирением" ученого, который будто бы "чувствует себя перед фактом, словно малое дитя". Однако же это "смирение" отказывается принять какое бы то ни было суждение об этом' факте, кроме того, которое исходит от гордого человеческого разума. Более же всего возмущает рационалистов Божественное Откровение, Откровение Иисуса Христа, это явствует из того, что никакие другие откровения они не отрицают. Однако если не принять сознательно, во всей целостности, учения об Истине, данное в христианстве, то придется искать ее в чем-то другом. Таков путь современной философии, он ведет к неясности и запутанности, потому что она, эта философия, никак не хочет сознаться в том, что не в состоянии обеспечить себе сама того, что может быть дано только извне. Слепота и отсутствие ясности, наблюдающиеся у современных философов в вопросе об основополагающих принципах и определении Абсолюта, являются прямым следствием их основной аксиомы: нет Божественного Откровения. Эта аксиома делает людей слепыми при солнечном свете, затемняет все, что столь ясно виделось при этом свете прежде. Для того, кто ощупью бредет в темноте, есть только один выход - если он, конечно, не прозреет от своей слепоты - попытаться найти свет среди самой этой темноты. Многие тогда прибегают к дрожащему пламени свечечки "здравого смысла" и "условностей жизни" и принимают - вынужденные как-то существовать -мнения и нормы тех социальных и интеллектуальных кругов, к которым они принадлежат. Но многие, не удовлетворенные столь тусклым светом, идут за магическими фонарями, показывающими все в обманчивых, искаженных, разноцветных тонах и сбивающих с пути тех, кто следует за ними; эти люди становятся приверженцами того или иного политического, религиозного или художественного направления, поднятого на гребень волны духом времени. На самом деле, каждый человек живет при свете какого-нибудь откровения, будь оно истинно или ложно, освещает оно или затемняет человека. Тот, кто живет не по христианскому Откровению, живет по какому-то другому, ложному откровению, а все ложные откровения ведут в бездну. Мы начали наше исследование с логического вопроса: что есть Истина? Этот вопрос должен быть отделен от другого, не связанного с ним. Пилат скептически задает этот вопрос Самой Истине. "Азъ есть путь и истина и животъ; никтоже приидетъ ко Отцу, токмо Мною"(Ин. 14, 6). "И уразумеете истину, и истина свово-дитъ вы"(Ин. 8, 32). Истины в этом смысле, Истины, которая дает вечную жизнь и свободу, нельзя достичь человеческими средствами, она может быть дана только в Откровении свыше Тем, Кто имеет власть ее дать. Путь к этой Истине узок, и большинство людей не находят его, так как идут "широким" путем. Однако нет человека, который не искал бы Истину, потому что таким его создал Бог, Который Сам Истина. В последующих главах мы рассмотрим многие из ложных абсолютов, лжебогов, которые люди изобрели в наш идолопоклоннический век, и убедимся, что самое удивительное в них - это то, что ни одно из них не является "новым откровением", но представляет собой искаженную, извращенную пародию на ту единственную Истину, к Которой не может не обращаться человек даже в самих своих заблуждениях, гордыне и хуле. Понятие о Божественном Откровении обесценено для тех, кто следует духу века сего, но и они не могут избавиться от жажды Истины, которую Бог вложил в человека, чтобы она вела его к Нему, и которую можно утолить, только приняв Его Откровение. Даже те, кто считает себя слишком "изощренными" или "честными", или же "смиренными", даже они устают от неудовлетворительных "лакомых кусочков" псевдоистин, которыми вынуждены питаться, и томятся желанием чего-нибудь более существенного. Но "твердая пища" христианской Истины доступна лишь вере, и главное препятствие этой вере представляет не логика, как легкомысленно считают современники, но другая, противоположная вера. Мы уже убедились, что логика не может отрицать Абсолютную Истину, не отрицая при этом себя саму. Логика, которая ополчилась на Божественное Откровение, служит лишь какому-то другому откровению, лживой абсолютной истине, а еще точнее - нигилизму. На последующих страницах мы назовем нигилистами людей разных, казалось бы, взглядов: гуманистов, скептиков, революционеров всех направлений, художников и философов различных школ, но всех их объединяет одна общая цель. Имеем ли мы дело с "позитивной" критикой христианских истин и установлений, революционным насилием, направленным против старого порядка, апокалиптическими видениями всеобщего разрушения и близости земного рая, "объективными" научными трудами, имеющими задачей "улучшение жизни" в этом мире, цель у них у всех одна: отказ от Божественного Откровения и подготовка нового порядка, в котором не останется и следа старых представлений и в котором человек будет единственным богом. II. Ступени нигилистической диалектики Нигилистическое сознание едино в силу единства стоящей з. ним цели, но проявляется оно в формах столь же разнообразных сколь разнообразны характеры тех, кто разделяет его позиции Таким образом, единая нигилистическая причина имеет множе ство граней, почему ее противники часто запутываются, теряясь от столь действенной тактики. Внимательный исследователь, впрочем, сможет свести нигилистические явления к трем-четырем типам, которые в дальнейшем можно рассматривать как ступени единого процесса, назовем его нигилистической диалектикой. Каждая ступень нигилизма противопоставляет себя другой, но не с тем, чтобы бороться против нее, а с тем, чтобы, включив в себя все ее ошибки, увести человечество еще дальше по пути нигилизма, конец которого - бездна. На каждой ступени можно встретить весьма эффективную критику отдельных очевидных недостатков предшествующей или последующей ступени, но эта критика никогда радикально не затрагивает ошибок, свойственных всем ступеням нигилизма, и половинчатые истины, которые можно обнаружить во всех формах нигилизма, в конце концов, служат только способом соблазнить человечество в ту великую ложь, которая стоит за ними всеми. Ступени, о которых пойдет речь на ближайших страницах, не следует рассматривать чисто хронологически, хотя в узком смысле они действительно представляют собой развитие нигилистического сознания во времени, начиная с провала нигилистического эксперимента французской революции и заканчивая подъемом, а затем крахом последнего, наиболее ярко выраженного явления нигилизма - национал-социализма. Так, два десятилетия до и два десятилетия после середины XIX века можно рассматривать как расцвет влияния и престижа либерализма, а Дж. С. Милла считать типичнейшим его представителем. Период реализма занимает вторую половину прошлого века и может быть представлен, с одной стороны, социалистическими мыслителями, а с другой, философами и популяризаторами - их скорее следовало бы назвать "эксплуататорами" науки. Витализм в форме символизма, оккультизма, художественного экспрессионизма и других эволюционных и мистических учений является наиболее важным течением на протяжении полувека, начиная с 1875 года. Нигилизм разрушения хотя и уходит своими интеллектуальными корнями глубоко в прошлый век, но наиболее полно выражается, как в общественном строе, так и в частных сферах, только на протяжении столетия с четвертью, при этом период наиболее интенсивного разрушения приходится на 1914 - 1945 годы. Заметим, что периоды эти частично накладываются друг на друга, так как нигилизм созревает с различной скоростью в разных народах и отдельных представителях. Это наложение даже гораздо существеннее, чем отражено в нашей упрощенной схеме. Оно настолько существеннее, что представителей каждой ступени можно найти в любом другом периоде, и даже сегодня все они сосуществуют вместе. То, что сказано об исторических периодах, можно сказать и об отдельных представителях: ни на одной ступени мы не встретим "чистого" нигилиста, каждый представитель нигилизма соединяет в себе по меньшей мере две различные ступени. Далее, хотя период, начинающийся французской революцией, считается первым, в котором нигилизм сыграл центральную роль, каждая из его ступеней была так или иначе представлена и в более ранние века. Либерализм, например, - это прямой потомок ренессансного гуманизма, реализм был одним из важнейших аспектов Реформации и французского Просвещения, своего рода витализм проявился уже в эпоху Возрождения, а также был свойственен оккультизму Просвещения, а затем Романтизму, а нигилизм разрушения, хотя и не был столь ярко выражен, как в последнем столетии, но существовал на протяжении всей современной эпохи как некий соблазн крайне настроенных мыслителей. С такими оговорками нашу схему все же можно принять хотя бы как примерно соответствующую истинному историческому и психологическому процессу. Итак, начнем наше исследование этапов этого процесса, то есть нигилистической диалектики, и попытаемся оценить их под ясным светом Православной Истины, Истины, Которую, как нам представляется, они тужатся всеми силами затемнить и искоренить. В настоящей главе мы лишь сделаем попытку описать эти этапы и, используя то определение нигилизма, которое мы привели выше, указать, в каком смысле их можно считать нигилистическими. 1. Либерализм С самого начала заметим, что либерализм, о котором пойдет речь на этих страницах, нельзя отнести к явному нигилизму, это скорее пассивный нигилизм, некий нейтральный "питомник", в котором были выращены последующие, более темные этапы нигилизма. Те, кто внимательно прочитал выше наши рассуждения о невозможности духовного и интеллектуального нейтралитета, сразу поймут, почему мы классифицируем как нигилистическую точку зрения, которая хотя не произвела непосредственно никакого яркого нигилистического явления, но явилась необходимой предпосылкой для их появления. Неумелая защита либерализмом наследия, в которое он никогда до конца не верил, послужила одной из основных причин, вызвавших к жизни явный нигилизм. Либерально-демократическую цивилизацию, которая в Западной Европе была последней формой старого порядка, разрушенного Первой Мировой войной и революциями второго десятилетия нашего века, и которая продолжает существовать - хотя и в более тонкой, "демократической" форме - и по сей день в так называемом свободном мире, можно охарактеризовать с точки зрения ее отношения к Истине. Это не есть отношение открытой враждебности или намеренного равнодушия, потому что ее искренних апологетов несомненно интересует то, что они считают истиной. Это скорее такое отношение, при котором Истина, несмотря на некоторые внешние проявления, перестала быть в центре внимания. Истина, которую они исповедуют, - отдельно, естественно, от научного факта - является не духовной или интеллектуальной необходимостью, но лежит неким мертвым грузом, доставшимся им от прошлого века. Либерал продолжает говорить, по крайней мере в официальных случаях, о "вечных ценностях", "вере", "человеческом достоинстве", "высоком призвании" человека или его "неугасимом духе", даже о "христианской цивилизации", но совершенно очевидно, что эти слова уже не означают того, что они означали раньше. Ни один либерал не воспринимает их со всей серьезностью, они для него просто метафоры, образы речи, рассчитанные скорее на эмоциональную, а не на интеллектуальную реакцию, обусловленную, в основном, долгим использованием этих слов и памятью о том времени, когда они, эти слова, действительно обладали серьезным позитивным смыслом. Сегодня никто из тех, кто гордится своей "ученостью", кстати сказать, их немного в академических заведениях, правительстве, науке, гуманистических интеллектуальных кругах, никто из тех, кто хочет идти или считает, что идет в ногу со временем", не верит до конца в Абсолютную Истину или, конкретнее, в христианскую Истину. Однако само наименование Истины сохранилось, равно как сохранились и наименования тех истин, которые некогда считались абсолютными, и мало найдется среди власть предержащих тех, кто колебался бы в их использовании, даже осознавая, что значение этих наименований изменилось. Словом, Истину "перетолковали", выхолостив из старых форм прежнее содержание и наполнив их новым, квазинигилистическим содержанием. В этом легко убедиться, бросив лишь беглый взгляд на те основные сферы, в которых Истина подверглась "перетолкованию". В богословском порядке Первая Истина - это, конечно, Бог, Всемогущий и Вездесущий Творец всего, открывающийся вере и в опыте верных - Ему, кстати, не противоречит разум тех, которые не отрицают веру. Бог - высшая цель всего творения, и Сам, в отличие от Своего творения, является целью Себя Самого; все сотворенное существует относительно Него и в зависимости от Него, Который только Один ни от чего, кроме Себя, не зависит. Он сотворил мир, чтобы тот наслаждался Им, и все, что в мире есть, ориентировано на эту цель, которой, однако, человек может и не достичь, если неправильно воспользуется своей свободой. Современное сознание не может вынести такого Бога. Он слишком "личный", слишком "человечный" и слишком "абсолютный", слишком бескомпромиссный в том, чего Он требует от нас. Он открывает Себя только смиренной вере, и это неизбежно отталкивает современный гордый ум. Современному человеку нужен "новый бог", бог, более соответствующий таким сегодняшним понятиям, как наука и бизнес. Найти такого бога - вот к чему стремится современная мысль. Это стремление ясно выражено уже у Декарта, затем оно оформляется в деизме Просвещения и достигает цели в немецком идеализме, где мы встречаемся с новым богом - не Существом, но идеей, открытой не вере и смирению, но построенной гордым разумом, который уже не желает спасения, но все еще чувствует необходимость "объяснения". Это мертвый бог философов, которым нужна лишь первопричина, чтобы сделать свою систему законченной, а также "позитивных мыслителей" и других религиозных софистов, которые избирают бога только потому, что он "нужен" им, и рассчитывают затем использовать его, как им заблагорассудится. Все современные божки, относятся ли они к "деизму", "идеализму", "пантеизму" или "имманентеизму", представляют собой рассудочные построения, сооруженные душами, омертвевшими от потери веры в истинного Бога. Атеистические возражения против подобного божка насколько неопровержимы, настолько и неуместны, потому что этот бог - то же, что отсутствие Бога. Безразличный к человеку, не имеющий власти действовать в этом мире, - разве что вдохновлять мировой "оптимизм" - этот бог значительно слабее людей, которые его придумали. Не стоит и говорить, что на таком основании не построишь ничего прочного, а потому - и не без серьезной на то причины - либералы, исповедуя веру в это божество, строят свое мировоззрение на более очевидном, хотя вряд ли более устойчивом основании - на человеке. Таким образом, нигилистический атеизм есть лишь наглядное проявление того, что не просто подразумевалось, а уже присутствовало, хотя и в несколько искаженной форме, в либерализме. Этическая подоплека веры в подобного бога совершенно та же, что и в атеизме, но их внутреннее сходство скрыто метафорическим туманом. В христианском порядке вся человеческая деятельность рассматривается и оценивается в свете того, что есть будущая жизнь, жизнь после смерти, которая никогда не кончится. Неверующему невозможно даже представить, что значит для верующего христианина эта жизнь. Для большинства современных людей эта жизнь, как и Бог, стала просто отвлеченной идеей; отрицать ее или доказывать ее существование для них бессмысленно. Для верующего же христианина будущая жизнь есть радость непостижимая, радость, превосходящая ту радость Богообщения, которая дается ему еще в этой жизни - в молитве, Литургии, приобщении Святых Христовых Тайн, потому что тогда Бог будет все во всем, и не будет никакого отпадения от этой радости, она будет лишь бесконечно возрастать. У истинного верующего всегда есть утешение - предвкушение вечной жизни. Верующий в "современного бога" не знает этого предвкушения и не имеет представления о радости, известной христианину, а потому не может верить в будущую жизнь в той же степени, что и последний. Наоборот, если он будет до конца честен с самим собой, ему придется признать, что он вообще не может в нее верить. Есть две основные формы подобного безверия, которые сходят в либерализме за эту веру, а именно - протестантизм и гуманизм. Либерально-протестантское представление о будущей жизни - увы, разделяемое все большим числом тех, кто считает себя католиками или даже православными - подобно всему прочему, относящемуся к миру духовному, есть минимальное исповедание веры, за которым, на самом деле, скрывается вера в ничто. В обывательском мнении будущая жизнь превратилась в некий призрачный подмир, место "заслуженного отдыха" после трудов настоящей жизни. Ни у кого нет о нем четкого представления, потому что оно не соответствует реальности, это скорее некая эмоциональная проекция, утешение для тех, кто не желает взглянуть прямо в лицо тому, что стоит за их безверием. Подобные "небеса" есть плод союза христианской терминологии и обычной обмирщенности, их не сможет признать убедительными ни один из тех, кто осознает, что компромисс в столь коренных вопросах невозможен, ими не соблазнится не только истинный православный христианин, но и последовательный нигилист. Однако компромисс гуманизма еще менее убедителен. Он даже претендует на то, йто его идея соответствует реальности; все становится не более чем метафорой и риторикой. Гуманист совсем не говорит о небесах, но позволяет себе говорить о "вечном", в основном, в форме трескучих фраз, как то "вечные ценности" или "вечный дух человечества". Возникает справедливый вопрос: имеет ли слово "вечный" вообще какой-нибудь смысл в этих фразах? В гуманистическом стоицизме "вечное" связано-с содержанием столь ничтожным и неуловимым, что становится практически неотделимо от материалистического и детерминистического нигилизма, который - не без некоторого основания -стремится его уничтожить. В любом случае, идет ли речь о либеральном "христианине" или о еще более либеральном гуманисте, их неспособность поверить в вечную жизнь коренится в одном и том же обстоятельстве: они верят только в этот мир, у них нет ни опыта, ни знания, ни веры в мир иной, и главное: они верят в такого бога, который не способен воскрешать мертвых. За пределами своей риторики оба они, и искушенный протестант, и гуманист, осознают, что в их вселеийой нет места ни для Неба, ни для вечности. Их насквозь либеральная чувствительность - еще не трансцендентный, но имманентный источник для своего этического учения, а их быстрый ум даже способен обратить эту faute de mieux в позитивную апологию. С их точки зрения жить без надежды на вечную жизнь и без страха вечной боли составляет и "реализм", и "мужество": чтобы жить "добродетельной жизнью" в этом мире сторонник либерального взгляда не нуждается в вере в Небеса или ад. Вот насколько сильно либеральное сознание, совершенно не постигающее значения смерти. Даже если нет бессмертия, верует либерал, можно проводить жизнь цивилизованную; однако более глубокая логика Ивана Карамазова утверждает, что если нет бессмертия, то все позволено. Гуманистический стоицизм возможен для некоторых отдельных личностей на некоторое время, но до тех пор, однако, пока заложенное в нем отрицание бессмертия не обратится против него же самого. Либерал живет в раю для дураков, который неизбежно должен разрушиться перед лицом правды. Если, как веруют либералы и нигилисты, смерть есть исчезновение личности, то и этот мир, и все, что в нем - любовь, добро, святость, - все равно как не сущие. Что бы ни делал человек, его деятельность не будет иметь глобальных последствий, и весь ужас такой жизни скрыт от человека лишь в силу его стремления обмануть себя самого. "Все позволено", и ни надежда на мир иной, ни страх перед ним уже не смогут удержать человека от чудовищных экспериментов или самоубийственных мечтаний. Тогда сбываются "пророческие" слова Ницше, сказанные о новом мире, возникающем из подобного мировоззрения: "Из всего, что считалось раньше истиной, нельзя верить ни единому слову. Все, что когда-то презиралось как грешное, запрещенное, недостойное и убийственное, все эти цветы ныне цветут на самых чудесных путях истины".' Слепота либерала - прямая предшественница нигилистической, а конкретнее - большевистской морали. Последняя есть нечто иное, как последовательное, систематическое применение на практике либерального безверия. Ирония состоит в том, что именно в тот момент, когда осуществится самое заветное желание либерализма, когда все человечество будет ⌠"освобождено" от бремени трансцендентных норм, когда исчезнет даже притворная вера в мир иной, именно в этот момент жизнь, как представляет ее либерал и к каковой он стремится, сделается для него невозможной, потому что созданный безверием "новый человек" способен будет видеть в либерализме не более как последнюю из тех "иллюзий", от которых так желал избавиться сам либерализм. В христианском порядке и политика тоже была основана на Абсолютной Истине. Главной провиденциальной формой правления, основанной на Христианской Истине, является Православная Христианская Империя, в которой верховная власть принадлежит монарху, а управление идет сверху вниз посредством иерархической социальной структуры. В последующей главе мы убедимся, что политика, отрицающая- Христианскую Истину, должна признать "народ" в качестве верховного правителя, а управление пойдет тогда снизу вверх, общество же будет представляться формально "равноправным". Очевидно, что эти две формы прямо противоположны друг другу, будучи полярны в своих ' The Will to Power, p.377. концепциях как исходной точки, так и цели правления. Православная Монархия - это Богоданная форма правления, ориентированная, в основном, на мир иной, следующая христианскому учению об Истине и полагающая своей основной целью спасение душ. Нигилистическая форма правления, которой более всего подходит наименование анархии, есть форма правления, установленная человеком и ориентированная исключительно на этот мир, у нее нет никакой высшей цели, разве что земное счастье. Как можно догадаться, либеральное представление о власти пытается соединить две данные взаимно непримиримые идеи. В XIX веке этот компромисс принял форму "конституционной монархии" - еще одна попытка сочетать старую форму и новое содержание; а сегодня главными представителями либеральной идеи являются "республики" и "демократии" Западной Европы и Америки, большинство которых сохраняет весьма ненадежное равновесие сил власти и революции, исповедуя веру в ту и в другую. Между тем, невозможно верить в обе с одинаковой искренностью и ревностью, да никто никогда, на самом деле, и не верил. Конституционные монархи, правда, считали, что им удается этот компромисс, например, Луи Филипп заявлял, что он правит "по благодати Божией и по воле народа". Однако эта формула содержит две взаимно исключающие части, что очевидно не только монархистам, но и анархистам.' Форма правления надежна, пока она имеет своим основанием Бога и следует Его воле, а либеральная форма правления явно не такова. Либералы считают, что правит не Бог, но люди, Бог же есть в своем роде "конституционный монарх", чья власть передана народу и чьи функции и ныне чисто церемониальные. Либерал верит в Бога с тем же риторическим пылом, с каким он верит в Небеса. Правление, основанное на подобной вере, на деле мало чем отличается от правления, устроенного на полном безверии. Хотя бы в настоящем и сохранялась некоторая стабильность, стрелка явно склоняется в сторону анархии. Одно из двух: правление может осуществляться или по благодати Божией, или по воле народа, можно верить или в авторитарную власть, или в революцию, компромисс в этих вопросах может стать только чисто внешним, да и то временным. Революцию, как и безверие, всегда сопутствующее ей, нельзя остановить на полпути. Это сила, которая, пробудившись, уже не остановится, пока не приведет к всеобщему царству мира сего, что наглядно 'См., например, замечания Бакунина о Луи Наполеоне в книге: G.P. Maxirnoff, ed., The Political Philosophy of Bakunin, Glencoe, Illinois, The Free Press, 1953, p. 252. демонстрирует история последних двух столетий. Либералы, надеясь успокоить революцию, всегда шли на уступки ей, тем самым показывая, что у них нет той истины, которую можно было бы ей противопоставить. Однако так можно лишь приостановить революцию, но предотвратить неизбежный конец нельзя. Противопоставлять же революции свою собственную, другую революцию, как бы она ни называлась: "консервативной", "духовной" или "ненасилия", значит не только не понимать размаха и природы современной революции, но и самим принять ее первый принцип: старая Истина уже не истинна, ее место должна занять новая истина. В следующей главе мы разовьем эту мысль, более подробно рассмотрев цель революции. Во всем либеральном мировоззрении, то есть в его богословии, этике, политике и других сферах, о которых мы здесь не говорили; истина ослаблена, смягчена, соединена с компромиссом, Истина, некогда бывшая абсолютной, стала менее определенной, если не полностью относительной. Возможно на время сохранить плоды такой системы и истины, в которой мы не уверены или сомневаемся, но на этой неуверенности и на попытке ее обоснования с помощью релятивистских доктрин нельзя создать ничего позитивного. Либерализм не имеет и не может иметь никакого философского оправдания, его апология, если не просто риторическая, то только эмоциональная и прагматическая. Однако самое странное заключается не в неадекватности либеральной доктрины, но в полном забвении самими либералами этой неадекватности. Этот факт, вызывающий справедливое возражение у критиков либерализма, имеет только одно удовлетворительное объяснение. Либерала не беспокоят недостатки и противоречия, лежащие в самой основе его философии, потому что главный его интерес принадлежит совсем иной сфере. Если он не пытается построить политическую и общественную систему на Божественной Истине, если он равнодушно относится к существованию Неба и ада, если он воспринимает Бога как чистую идею о некоей неясной бесплотной силе, то это лишь потому, что его гораздо больше интересуют цели и задачи этого мира, а все остальное представляется ему достаточно туманным и абстрактным. Либерала может интересовать культура, образование, бизнес или просто жизненные удобства, но во всех его занятиях полностью отсутствует категория Абсолютного. Он не способен или не желает думать о всеобщих, глобальных вопросах. Жажда Абсолютной Истины исчезла, ее поглотила обмирщенность. В либеральном мире истина, то есть изучение, вполне совместима с обмирщенностью. Но "всяк, иже есть от истины, послушае-тъ гласа Моего" (Ин. 18, 37). Честно ищущий Истину не может, в конце концов, не придти к тому, чтобы не встать перед выбором: принять или отвергнуть Господа Иисуса Христа, Который есть "путь и истина и живот■" (Ин. 14, 6), Истина, которая противопоставляет себя миру и является упреком любой обмир-щенности. Либерал, считающий, что он находится в безопасности от этой Истины, напоминает богача из притчи, отягченного мирскими интересами и мыслями и не желающего отказаться от них ради смирения, бедности и уничижения, сопутствующих настоящему искателю Истины. Нищие дал еще одно определение или, скорее, прокоммеити-ровал свое же определение "нет Истины", а именно: "нет ответа на вопрос почему?".' Таким образом, нигилизм означает, что нет ответов на коренные вопросы, то есть нет ответов позитивных; а сам нигилист - это тот, кто принимает предполагаемое "нет", которым на эти вопросы отвечает вселенная. Есть, однако, два способа признания этого ответа. Первый - путь крайности, когда этот ответ выражен ясно и четко и заложен в программу революции и разрушения, это и есть чистый, или активный, нигилизм, гак как, по словам Ницше, "нигилизм - это не просто вера в то, что все достойно гибели; нет, нигилист еще и сам налегает на плуг, сам ускоряет разрушение"(2) Но есть и умеренный путь пассивного или внутреннего нигилизма, о котором здесь и идет речь; это нигилизм либерала, гуманиста, агностика, которые, соглашаясь с тем, что "нет Истины", более не задают коренных вопросов. Активный нигилизм предполагает этот нигилизм скептицизма и безверия. Тоталитарные нигилистические режимы предпринимали без-жалостое "переобучение" своего народа, считая его важнейшей частью своей программы. Немногие из подвергнувшихся этому процессу, пусть даже в течение короткого периода, избежали его влияния: в обстановке ночного кошмара неизбежно теряется чувство реальности и правды. Более тонкое, вполне гуманное по своим средствам, но не менее нигилистическое по своим последствиям, переобучение имеет место в так называемом свободном мире, и нигде оно не проводится столь последовательно и эффективно, как в его интеллектуальном центре - в академическом мире. I The Will To Power, p.8. " Ibid, p.22. Здесь внешнее принуждение заменено внутренним убеждением, всем правит мертвящий скептицизм, скрытый под остатками "христианского наследия", в которое верят очень немногие, а с глубоким убеждением и того меньше. Ученые отказались сегодня от своей основной обязанности - передать людям Истину, а притворное "смирение", пытающееся скрыть этот факт под изощренной болтовней об "ограниченности человеческого знания", есть не более как очередная маска нигилизма, которую с охотой надевают не только современные экстремисты, но и либеральные ученые. Молодежь, которая, покуда ее не "перековали" в академической среде, все еще жаждет Истины, научают не Истине, а "истории идей" или направляют ее интересы в русле "сравнительного изучения"; возникающие релятивизм и скептицизм, заложенные в подо бном изучении, способны напрочь уничтожить всякую естественную жажду Истины. Академический мир - и это не легковесные слова, мне их весьма непросто произнести - стал сегодня, в значительной мере, источником разложения и развращения. Потому что читать труды и слушать лекции людей, не верящих в Истину, губительно, однако еще более губительно, когда Истина подменяется образованием и наукой, которые, превращаясь в самоцель, становятся не более как пародиями на Истину, которой они должны были бы служить, представляют собой фасад, за которым пустота. Простое восприятие такого внешне положительного свойства как честность лучших представителей академического мира уже губительно, потому что она служит не Истине, а скептическому научному мировоззрению, лишь еще более эффективно увлекает в субъективизм и безверие, скрывающиеся за этим мировоззрением. Губительно уже просто жить и работать в атмосфере, пронизанной ложными представлениями об Истине, где христианская Истина считается несовместимой с основными академическими занятиями, и те, кто все еще верят в Истину, могут лишь изредка возвысить свой голос, чтобы быть услышанными среди скептицизма, культивируемого академической системой. Зло кроется, конечно, в сути самой системы, основанной на неправде, неистине, и крайне редко в ее отдельных представителях - преподавателях, которым эта система позволяет и которых она вдохновляет проповедовать неистину. Либерал, человек обмирщенный, есть тот, кто потерял свою веру, а потеря веры - это начало конца того порядка, который на этой вере зиждется. Те, кто не веря стремятся сохранить престиж веры, предоставляют своим противникам мощное оружие. Против них же самих вера метафорическая самоубийственна. Радикалы нападают на либерала со всех сторон, и завеса в виде риторики не может защитить его от ударов их острого меча. Под напором столь яростной атаки либерал уступает шаг за шагом, вынужденный признать справедливость обвинений и не способный противопоставить этой негативной, критической истине свою собственную позитивную истину. Наконец, после долгого, шаг за шагом, отступления, либерал как бы вдруг пробуждается и обнаруживает, что старый порядок, незащищенный и беззащитный, оказался свергнутым, и новая, более "реалистичная" и жестокая истина заняла его место. Либерализм есть первая ступень нигилистической диалектики, он принадлежит к ней в силу того, что его вера пуста, и эта пустота вызывает к жизни еще более нигилистическую реакцию -реакцию, которая еще громче, чем либерализм, провозглашает свою "любовь к истине" и в то же время еще дальше уводит человечество по пути заблуждения. Эта реакция представляет собой вторую ступень нигилистической диалектики, а именно реализм. 2. Реализм Реализм, о котором мы сейчас говорим, мы понимаем как общий термин, включающий в себя различные формы "натурализма" и "позитивизма". В своем простейшем виде он представляет собой то учение, которое под именем "нигилизма" популяризировал в романе "Отцы и дети" Тургенев. Образ Базарова в этом романе представляет собой тип "нового человека", появившегося в России в шестидесятых годах прошлого века. То были недалекие материалисты и детерминисты, серьезно рассчитывавшие -как, например, Дмитрий Писарев, - найти путь спасения человечества с помощью анатомирования лягушек или доказать отсутствие души тем, что ее нельзя обнаружить при посмертном вскрытии. Не напоминает ли вам это советских "нигилистов", "новых людей" шестидесятых годов уже нашего века, которые доказывали, что Бога нет тем, что не видели Его в космосе. Такой нигилист ни к чему не питает уважения, не склоняется ни перед каким авторитетом, ничего, как он считает, не принимает на веру, все оценивает в свете науки, представляющейся ему единственной абсолютной и исключительной истиной, отрицает идеалистическое и абстрактное в пользу конкретного и фактического. Он не верит ни во что кроме того, что все "высшее" в человеке, то есть относящееся к сфере разума и духа, можно свести к "низшему", то есть к материи, чувственному, физиологическому. В отличие от размытости и туманности либерализма реалистическое мировоззрение представляется более четким и ясным. Место агностицизма или уклончивого деизма занимает открытый атеизм, а туманные "высшие ценности" заменяются голым материализмом и эгоизмом. Во вселенной реалиста все четко и ясно, за исключением того, что наиболее требует четкости и ясности, а именно - определения, в чем ее начало и конец. В то время как либерал воспринимает коренные вопросы бытия как бы в некоем тумане, реалист по-детски наивен: они просто не существуют для него, для него вообще нет ничего, кроме самого очевидного. Мы уже говорили в первой части настоящей главы, что подобный реализм противоречит сам себе, независимо от того, принимает ли он форму "натурализма", пытающегося утвердить абсолютный материализм и детерминизм, или "позитивизма", имеющего своею целью отрицание всякого абсолюта, или доктри-нарного "агностицизма", с невероятной готовностью рассуждающего о "непознаваемости" конечной реальности. Впрочем, споры здесь носят чисто теоретический характер, так как реализм, противоречащий сам себе, воспринимается отнюдь не как философия. Он есть наивный, неорганизованный способ мышления практичного человека, не привыкшего высоко и серьезно думать, который в наш век всеобщего упрощения надеется навязать всему миру свои незамысловатые критерии и идеи; а если рассматривать на несколько ином уровне, то он есть столь же наивный способ мышления ученого, привязанного к очевидному требованиями своей специальности и незаконно пытающегося навязать научные критерии тем сферам, которые лежат за пределами науки. В последнем случае следует разделять "наукообразие" и "законную" науку.' Так, наши замечания направлены не против самой науки, но против недолжного применения ее критериев и методов, столь распространенного сегодня. Правильно ли будет назвать такую философию нигилизмом? Или, точнее, является ли она нигилизмом в том значении, которое мы приняли для этого термина? Если Истина в высшем смысле есть знание начала и конца всех вещей, определение Абсолюта, и если нигилизм - это учение о том, что такая Истина не существует, то очевидно, что считающие научные знания единственной истиной и отрицающие то, что лежит за ними, являются нигилистами в самом точном смысле слова. Благоговение перед фактом ' О различии смотреть, например, у Amold Lunn, The Revolt against Reason, New York, Sheed and Ward, 1951, p.5; FAHayek, The Counter-Revolution of Science, Glencoe, Illinois. The Free Press, 1952, pp. 15-16. Первый автор пишет больше о теоретическом "наукообразии", а второй - о практическом. ни в коем случае не может быть признаком любви к Истине, но, как мы отметили выше, является ее пародией. Это самонадеянное стремление заменить целое частью, гордая попытка построить из нагромождения фактов еще одну Вавилонскую башню, чтобы вскарабкаться по ней снизу на высоты Истины и Мудрости. Однако Истину можно постичь лишь пав ниц и со смирением приняв то, что дается свыше. Напускное же "смирение" ученых-реалистов, этих маловеров, не в состоянии скрыть их гордыни, стремящейся занять Божий Престол. Они в своей ничтожности свои "исследования" ценят выше Божественного Откровения. Для таких людей "нет Истины", и мы можем сказать о них то, что сказал некогда о греческих языческих ученых св. Василий Великий: "И без сомнения, излишество мирской мудрости принесет для них некогда приращение тяжкого осуждения за то, что, с такою осмотрительностью вникая в пустые предметы, произвольно слепотствовали в уразумении Истины".' До настоящего момента мы не проводили еще различия между первой и второй ступенями нигилизма. Большинство либералов также признает науку за исключительную истину, чем же они отличаются от реалистов? Различие не столько в учении - реализм в некотором смысле есть лишенный иллюзий и систематизированный либерализм, - сколько в акценте и мотивации. Либерал безразличен к Абсолютной Истине, подобное отношение коренится в его исключительной приверженности к здешнему миру; у реалиста это безразличие переходит во враждебность, а приверженность к миру - в фанатическую преданность ему. У таких чрезвычайных последствий должна быть серьезная причина. Сам реалист сказал бы, что причина кроется в его любви к истине, не позволяющей ему верить в Высшую Истину, потому что она "не более чем фантазия". Данной точки зрения придерживался Ницше, видя в ней то изначально христианское свойство, которое обернулось против христианства же. "Чувство Истины, столь глубоко развитое в христианстве, в конце концов восстало против фальши и надуманности всех христианских объяснений мира и его истории".^ Понятые в правильном контексте эти слова имеют некий глубинный смысл, хотя весьма искаженный и частичный. Ницше восставал непосредственно на христианство, выхолощенное либеральным гуманизмом, христианство, в котором бескомпромиссная любовь к Абсолютной Истине и преданность Ей ' Св. Василий Великий. Беседы на Шестоднев. Сергиев Посад, Изд. Св.-Троицкой Сергиевой Лавры, 1902. С. 7-8. ^ The Will to Power, p.5. были крайне редки или вообще отсутствовали, христианство, ко торое превратилось не более чем в нравственный идеализм, подкрепленный эстетическим чувством. Подобно Ницше, "русские" нигилисты восставали против романтического идеализма "лишнего человека", живущего в туманной области фантазии, лишенной какой бы то ни было реальности, духовной или иного мира. Подобная псевдодуховность столь же далека от Христианской Истины, сколь и нигилистический реализм. Но и христианином, и реалистом обладает стремление к Истине, воля, которую нельзя обмануть, страсть дойти до истоков вещей, найти их конечную причину, оба считают неудовлетворительным любой довод, не относящийся к некоему абсолюту, не требующему доказательства, оба они яростные враги легкомыслия либерализма, отказывающегося серьезно относиться к основополагающим вещам и не воспринимающего всей сложности человеческой жизни. Именно это стремление к Истине сводит на нет все попытки либералов сохранить идеи и институты, в которые они до конца не верят и которые не основаны на Абсолютной Истине. Что такое Истина? Человек, для которого это вопрос жизни и смерти, вопрос неотложный, не примет либерально-гуманистический компромисс. Тот, кто хоть однажды всем своим существом задал себе этот вопрос, уже никогда не удовлетворится подменой, которой довольствуется мир. Но недостаточно только задать этот вопрос, нужно найти на него ответ, иначе спрашивающий окажется в состоянии худшем прежнего. Христианин находит единственно возможный ответ на этот вопрос в Боге и Его Сыне, реалист, существующий вне соприкосновения с христианской жизнью и Истиной, одушевляющей ее, задает этот вопрос в духовном вакууме и готов принять первый попавшийся ответ. Ошибочно принимая христианство за очередную форму идеализма, он отрицает его и становится поклонником единственной реальности, существующей для духовно слепых, - этого мира. И теперь, как бы высоко мы ни ценили честность всуе верного материалиста или атеиста, никакое человеколюбие не сможет заставить нас признать в нем ту любовь к Истине, которая некогда вдохновляла его, теперь он скорее жертва обманувшейся любви к Истине, ставшей болезнью и окончившейся отрицанием себя самой. Мотивировка реалиста, впрочем, не совсем честна. Он утверждает, что знает то, чего, по его собственной теории знаний, знать не может: как мы уже заметили выше, отрицание Абсолютной Истины есть само абсолют. А поступает он так потому, что имеет некую тайную мотивировку. Она состоит в его предпочтении ценностей этого мира Истине. Безжалостный реалист и "искатель истины" Ницше, обольщенный образом "сверхчеловека", заканчивает пробуждением воли к неистине и воли к власти; марксистский реализм во имя революционного хилиазма заканчивает чудовищной ложью и обманом, каких мир еще не знал. Любовь к истине, потерявшая свой подлинный объект, продается за иррациональную причину и превращается в принцип гибели и разрушения, становится врагом Истины, которой не смогла достичь, врагом любой системы, основанной полностью или хотя бы частично на Истине, и, в конце концов, врагом себя самой. Она превращается фактически в совершеннейшую пародию на христианскую Истину. Там, где христианин ищет конечный смысл всего и не удовлетворяется ничем, пока не увидит, что он зиждется на Боге и Его воле, там реалист также сомневается во всем, но лишь для того, чтобы отвергнуть любое предположение о чем-либо высшем и свести и упростить все до наиболее очевидного и "основополагающего" объяснения. В то время как христианин во всем видит Бога, реалист видит лишь "расовые" или "половые отношения", или "способ производства". Если реализму и свойственны такие христианские качества, как простота и честность, совершенно чуждые либеральному сознанию, он использует их лишь для того, чтобы присоединиться к либеральной атаке на христианскую Истину и довести ее до логического завершения: полного упразднения христианской Истины. То, что вяло и нерешительно начиналось в либерализме, набрало полную силу в реализме и привело к катастрофическому концу. Ницше предвидел, что наш век станет "триумфом нигилизма"; Иаков Бурхардт, этот разочаровавшийся либерал, видел в нем приближение эпохи диктаторов, которые будут terribles simpliflcateurs. Исполнение этого предсказания в политической сфере мы видим в фигурах Ленина, Сталина, Гитлера и Муссоли-ни, предложивших радикально "простые" решения самых сложных проблем. В более широком масштабе нигилистическое упрощение видно в той всеобщей популярности, которой пользуется низшая ступень знания, научность, а также в примитивных идеях Маркса, Фрейда и Дарвина, на которые, главным образом, опирается современная мысль и вся современная жизнь. Мы говорим "жизнь", потому что хотим подчеркнуть, что нигилистическая история нашего века не есть нечто, привнесенное извне или свыше, во всяком случае, в основе своей, нет, она зарождалась и взращивалась на нигилистической почве, подготовленной в сердцах людей. Самые ужасные события нашего века являются результатом того обывательского, повседневного нигилизма, который открылся в жизни, мышлении и стремлени ях обычных людей. В этом смысле очень поучительно мировоззрение Гитлера, потому что в нем самый экстремальный i чудовищный нигилизм зиждется на основе обычного, даже ти личного реализма. Гитлер разделял всеобщую веру в "науку", "прогресс" и "просвещение" - хотя, конечно, не в "демократию" - и был приверженцем практического материализма, который с презрением отметает всякое богословие, метафизику, любую мысль или действие, относящиеся к миру иному, нежели "здесь и сейчас", и гордился своей способностью сводить все проблемы к их простейшей основе.' Он грубо благоговел перед такими принципами, как продуктивность и полезность, узурпировавшими "контроль рождаемости", смеялся над институтом брака, считая его лишь узаконением полового импульса, который должен быть "свободным", приветствовал стерилизацию "негодных" элементов, презирал "непроизводительные элементы", к которым относил монахов, видел в кремации не более как практическое решение вопроса и не колеблясь использовал пепел или даже кожу и жир покойников в производстве. Он имел квазианархическое недоверие ко всем священным и чистым институтам, в частности - к Церкви с ее "предрассудками" и "устарелыми" законами и обрядами. Мы знаем о его ненависти к институту Монархии, послужившей решающим фактором при его отказе от титула императора. Он наивно верил в "естественного человека", "здоровое животное", презирающее христианские добродетели, в частности, девство, мешающее "естественному функционированию" тела. Он испытывал простодушное удовольствие от современных удобств и приспособлений, особенно от автомобиля и от того чувства "свободы" и скорости, которое он дает. Весьма немногое из этого Weltanschaung - мировоззрения не разделяется сегодня миллионами наших современников, особенно молодыми, считающими себя "просвещенными" и "свободными", весьма немногое пока еще не является типичо современным. Именно на почве такого реализма, в котором не осталось места для "сложного" христианского мировоззрения и важнейших реальностей духовного мира, процветают предрассудки и вульгарное легковерие. Благонамеренные люди надеются, что, критикуя иррационализм и защищая "разум", "науку" и "здравый смысл", они предотвратят приход очередного Гитлера. Но ' Цитируется по книге: Hermann Rauschning. The Voice of Destruction, New York, G.P.Putman's Sons, 1940, p.6; а также - Hitler's Secret Conversations, 1941-1944, New York, Farrar, Straus and Young, 1953. вне контекста христианской Истины эти ценности, составляя свой собственный реализм, не предотвращают, но, напротив, подготавливают приход нового упростителя. Наиболее характерными представителями таких упростителей являются сегодня власть предержащие в Советском Союзе, превратившие "науку" и "здравый смысл" в новую религию, и горько ошибаются те, кто, защищая какие бы то ни было цели, надеются получить помощь от этих крайне суеверных людей. Реализм, несомненно, принадлежит "духу века сего" и все, кто чувствуют, что они этого "духа", должны так или иначе приспосабливаться к нему. Так, гуманизм, имевший в прежнее, более безмятежное, время более идеалистическую либеральную окраску, пришел к выводу о необходимости "изменяться вместе со временем" и усвоил более реалистический тон. Наиболее наивные основали новую, гуманистическую "религию", отождествляющую себя с "наукой" и "прогрессом" и возводящую в догму противоречия,' о которых мы уже говорили. Такие люди способны даже в марксизме увидеть род гуманизма. Даже в наиболее утонченных современных гуманистах, в наиболее вышколенных государственных деятелях и ученых безошибочно можно угадать реалистическую тональность. Она проявляется в засильи научных методов и оценок в последних оплотах гуманитарного классического образования. Ни один ученый, каким бы предметом он ни занимался, не может быть уверенным в успехе своей работы, если она не будет максимально "научной", что на самом деле означает "наукообразной". Реализм присутствует в стоическом, "мудром" с мирской точки зрения, часто циничном тоне всех современных гуманистов, за исключением разве самых наивных и религиозных; их воображаемая "свобода от иллюзий" является в большой степени все тем же разочарованием; теперь они "знают лучше", чем их отцы, которые утешались верой в "высокие истины". То есть, гуманизм примирился с реализмом, а следовательно, как полагают его приверженцы, с реальностью. Теперь гуманист видит в переходе от либерализма к реализму не просто результат разочарования, но процесс "совершенствования". Однако православный христианин видит в нем нечто совсем иное. Если либерализм только пытался скрыть высшие истины, касающиеся Бога и духовной жизни, за туманом "терпимости" и агностицизма, задача того реализма, о котором мы здесь говорим, - "отменить" их ' См., например, произведения Корлисса Ламонта (Corliss Lament) и Джулиана Хаксли (Julian Huxley). совсем. На второй ступени нигилистической диалектики Небо скрылось от взоров людей, и люди решили никогда более не отрывать своего взгляда от земли и жить только в этом мире и только для него. Это реалистическое решение в равной мере присутствует как в сатанинских явлениях большевизма и национал-социализма, так и в кажущихся невинными "логическом позитивизме" и научном гуманизме. Последствия этого решения скрыты от того, кто его принимает, так как они имеют место в той реальности, к которой слеп реализм; эта реальность находится соответственно ниже и выше узкого реалистического мирка. Нам предстоит убедиться, как сокрытие Неба высвобождает неожиданные темные силы, осуществляющие на деле кошмар нигилистической мечты о "новой земле", и как реалистический "новый человек" все менее напоминает мифического "высокоразвитого" совершенного гуманоида, а все более - "недочеловека", до сих пор неизвестного человеческому опыту. Теперь обратимся к следующей ступени нигилистического развития - к витализму. 3. Витализм Либерализм и реализм более века вели человечество по пути, заканчивающемуся неким "перевертышем", о котором мы так много сейчас слышим, - "великолепным новым миром", бесчеловечной технологической системой, в которой все мировые проблемы решаются за счет порабощения человеческой души. Эта рационально спланированная утопия вызвала многочисленные протесты тех, кто пытался защищать личные и насущные, незапланированные и несистематизированные потребности человеческой природы как не менее существенные даже для чисто земного "счастья", чем потребности материальные, которые, конечно, более очевидны. Такой протест во имя "жизни", что бы под ней ни подразумевалось, будет несомненно задушен в реалистическом рае. Основным интеллектуальным толчком для возникновения виталистического движения послужила реакция против исключения высшей реальности из реалистического "упрощенного" мира, что обусловило в то же время, приходится признать, полный провал витализма. Не имея достаточно основания в христианской Истине, даже не осознавая Ее, те, кто взялся за исправление основных недостатков реализма, изобрели и лекарства, оказавшиеся не только бессильными, но и вредными, и ставшие симптомами еще более осложнившегося заболевания, которое они предназначены были лечить. Как реализм, хотя и был реакцией против туманности либерализма, но обрек себя на бесплодие, приняв свойственное либерализму неведение Высшей Истины, так и витализм подорвал свои же собственные чаяния, приняв за основополагающую предпосылку критику Абсолютной Истины, свойственную реализму, против которого он пытался бороться. Как бы ни тосковал виталист по "духовному" и "таинственному", он никогда не станет искать их в христианской Истине, потому что она для него столь же "устарела", сколь и для полного слепца реалиста. Для виталистической точки зрения очень типична жалоба В.Б. Йитса, высказанная в его автобиографии: "Хаксли и Тиндал отвратительны мне, они лишили меня наивной религии .моего детства". Каково бы ни было психологическое обоснование этой точки зрения, она не имеет никакого отношения к правде и последствия ее весьма печальны. Не найдется ни одной формы витализма, которая не была бы натуралистичной, программа которой не начиналась бы и не заканчивалась в этом мире и чья трактовка мира иного была бы не более чем пародией. Снова заметим, что нигилизм идет по прогрессирующей, повторяя и преумножая ошибки предыдущих ступеней в последующих. Нет и речи о том, чтобы витализм возвращался к христианской или какой-либо другой истине, хотя сами виталисты порой и пытаются претендовать на это. Многие критики отмечали псевдорелигиозный характер даже марксизма, хотя это определение применимо лишь к ложно направленной ревности наиболее ярых его приверженцев, а отнюдь не к его учению, которое слишком очевидно антирелигиозно по своей сути. В витализме проблема псевдорелигиозности гораздо сложнее. Здесь вполне понятная скорбь об утраченных духовных ценностях усиливается и, с одной стороны, приводит к субъективным фантазиям, иногда к явному сатанизму, что люди, не имеющие духовного рассуждения, принимают за откровения "духовного" мира, а с другой стороны - к ни на чем не основанному эклектизму, привлекающему идеи всех времен и народов и устанавливающему чисто внешнюю связь между отдельными неверно понятыми частями и своими собственными ложными концепциями. Неотъемлемыми элементами многих виталистических систем являются псевдодуховность и псевдотрадиционализм, встречающиеся как по одному, так и вместе. Поэтому следует с большой осторожностью относиться к заявлениям тех, кто собирается восстановить "духовную" сущность жизни и в особенности тех из них, кто называет себя союзником или приверженцем "христианства". Духовные заблуждения гораздо опаснее простого материализма, и в третьей главе настоящей книги мы убедимся, что большая часть того, что сходит сегодня за "духовность", представляет собой на деле "новую духовность", рак, порожденный нигилизмом, который проникает в здоровые организмы и разрушает их изнутри. Такая тактика прямо противоположна открытой реалистической атаке на Истину и духовную жизнь, но тем не менее это тоже нигилистическая тактика, только уже следующий ее этап. На рассудочном уровне витализм предполагает отрицание христианской Истины в сочетании с некоторой псевдодуховной претензией. Однако даже осознав это, мы все же окажемся не готовыми к пониманию виталистического движения, если прежде не ознакомимся с духовным состоянием людей, старших его носителями. В либерализме и реализме нигилистическая болезнь все еще относительно поверхностна, она принадлежит, в основном, к области философии и распространяется только на интеллектуальную элиту. В витализме - как и в марксизме, самом крайнем проявлении реалистического сознания - эта болезнь развивается не только качественно, но и количественно: впервые простые люди начинают проявлять признаки нигилизма, который прежде ограничивался лишь немногими. Это обстоятельство, несомненно, находится в полном соответствии с внутренней логикой нигилизма, так как он, подобно христианству, которое он призван уничтожить, стремится к всеобщности. К середине XIX века наиболее восприимчивые мыслители уже предвидели перспективу "разбуженных" масс, которыми должны будут воспользоваться "ужасные упростители", а ко времени Ницше, одного из могущественнейших "пророков" витализма, это предчувствие переросло в уверенность. Ницше уже мог видеть, как "смерть Бога бросает свою первую тень на Европу", и - хотя "событие само по себе было слишком велико, слишком удалено, слишком превосходило возможности восприятия большинства людей, чтобы предположить, что сообщение о нем могло бы дойти до их сознания" - детьми этого грядущего века' - века, если мы вспомним, триумфа нигилизма -стали такие же люди, как Ницше. Христианская Истина, которую стремился подорвать либерализм и на которую нападал реализм, не просто философская истина, но Истина жизни и спасения, и когда среди масс, воспитанных на этой Истине, начинает распространяться убеждение, что Она более не достойна доверия, в результате получается не просто лощеный скептицизм, которым утешаются некоторые ' Friedrich Nietzsche, The Joyful Wisdom, *343. либералы, но духовная катастрофа гигантских размеров, чьи последствия будут ощутимы во всех сферах человеческой жизни и мысли. Мыслители, подобные Ницше, уже видели первые тени этой катастрофы и были способны более или менее подробно описать ее и предугадать некоторые последствия. Однако эти последствия становятся более очевидными только когда ее тени прокрадываются в сердца широких масс. К концу XIX века все большее и большее число простых людей начинает с беспокойством искать то, что могло бы заменить Бога, умершего в их сердцах, - картина, столь свойственная и нашей современной жизни. Это беспокойство становится основной движущей силой витализма, его сырьем, которое удобно облекается в форму только что рассмотренных нами интеллектуальных пресуппозиций мастерами, вдохновленными позднейшими веяниями "духа века сего". Мы привыкли рассматривать это беспокойство главным образом с точки зрения его использования нигилистическими демагогами, в то время как оно служило и важнейшим стимулом виталистического искусства и религии. Присутствие этого компонента в большинстве виталистических явлений объясняет, почему, в отличие от кажущегося "здравомыслия" либерализма и реализма, витализм проявляет симптомы не только интеллектуального отклонения, но духовной и психологической дезориентации. Неплохо было бы, прежде чем -перейти к рассмотрению внешних проявлений витализма в области философии и искусства, подробнее остановиться на некоторых более общих формах стоящего за ними смутного беспокойства. Действительно ли оно является нигилистической характеристикой? Могут возразить, что его значение преувеличено нами, что это просто новая форма чего-то уже существовавшего прежде, нелепая попытка возвести нечто обычное в ранг нигилизма. Это мнение, несомненно, имеет некоторое основание, однако вряд ли можно отрицать, что то, что мы видим сегодня, в целом ряде важнейших аспектов отличается от всего предшествующего. Впервые за всю историю беспокойство распространяется сегодня настолько широко, что представляется почти всеобщим. "Обычные" лекарства, лекарства здравого смысла, по-видимому, не способны оказать на него никакого воздействия, наоборот, только усиливают его. Его развитие происходит параллельно распространению современного безверия, так что если одно и не служит причиной другого, то оба они представляются параллельными проявлениями одного и того же процесса. Эти положения так тесно связаны друг с другом, что их невозможно разделить, и потому далее мы будем рассматривать их вместе. Наиболее искусно использовали в своих целях всеобщее беспокойство фашистские и национал-социалистские режимы. "Странно", однако, - "странно", впрочем, только для того, кто не понимает характера современной эпохи, - что это беспокойство не закончилось с поражением тех, кто им так ловко пользовался, но, напротив, стало сильнее; а что еще более "странно", -оно особенно усилилось в странах с высоким уровнем развития демократической и либеральной идеологий, странах, отличающихся особым благосостоянием, в "отсталых" же странах степень его усиления находится в пропорциональной зависимости от степени их приближения к этим целям. Утихомирить это беспокойство не смогла ни война, ни либеральный идеализм, ни возросшее благосостояние; как, впрочем, не смог этого сделать и марксистский идеализм. Так, советское "процветание" произвело на свет все то же явление. Эти лекарства не помогают, так как болезнь зашла глубже, чем они могут действовать. Наиболее сильно это беспокойство проявилось в росте преступности, особенно среди молодежи. В предшествующие эпохи преступность была явлением ограниченным, имела очевидные, понятные причины, коренившиеся в человеческих страстях - жадности, похоти, зависти, ревности и т.п., они не знали ничего похожего на тот вид преступления, который стал характерным в нашем веке, - преступления, которому более всего подходит определение, столь часто используемое сегодняшним авангардом, хотя и в ином, нигилистическом контексте: его нельзя назвать иначе как "абсурдным". Дети убивают родителей, родители - детей, избивают или убивают совершенно незнакомого человека, но при этом не грабят; преступление может совершаться кем-то одним или целой бандой. Такие банды терроризируют всю округу, шатаясь без дела или бессмысленно воюя друг с другом - и для чего?! Вот оно время "мира" и "благоденствия", когда преступники могут быть как из высших, так и из низших элементов общества, их поведение не имеет никакой практической причины, часто и речи не идет о каких-либо предпосылках и последствиях. Когда совершивших подобные преступления просят объяснить свое поведение, они отвечают примерно одинаково: это был "импульс", "побуждение" или преступник испытывал садистское удовольствие, совершая преступление, или имелся абсолютно не соответствовавший тяжести преступления предлог, как то: скука, помрачение, возмущение. На самом деле, они совсем не могут объяснить своего поведения, оно не имеет удовлетворительной мотивации, и что самое существенное и поразительное, в подобных преступлениях обычно не раскаиваются. Существуют, конечно, и другие, не столь насильственные формы всеобщего беспокойства: страсть к движению, скорости, особо выражающаяся в настоящем культе автомобиля - мы уже заметили выше эту страсть в Гитлере; всеобщая приверженность к телевидению и кино, основная функция которых состоит в том, чтобы предоставить несколько часов убежища от реальности как с помощью своего эклектического и "захватывающего" содержания, так и с помощью гипнотического воздействия самих технических средств. Сюда же относится и все усиливающаяся примитивность и дикость современной музыки, особенно джаза, наиболее точно отображающего состояние современной души. Это и культ физической доблести в спорте, и - как часть его - нездоровое благоговение перед юностью, преобладание и вседозволен-ность сексуальной беспорядочности, попускаемой многими из тех представителей старшего поколения, которые за это должны были бы отвечать, как бы являющейся показателем "открытости" современной молодежи и представляющей собой еще одну форму "открытого", "экспериментального" отношения к жизни, культивируемого в искусстве и науке. Это и неуважение к власти, поощряемое распространением мнения, не признающего никаких ценностей, кроме "сиюминутных" и "динамичных", и побуждающего наиболее "идеалистически" настроенную часть молодежи к демонстрации протеста против "репрессивных" законов и установлений. При этом такая "деятельность" представляет собой не иное что, как убежище от скуки, бессмысленности, а еще глубже -пустоты, которая охватила сердца, отказавшиеся от Бога, Истины Божественного Откровения, а с ними - от нравственности и совести, основанных на этой Истине. Та же психология действует и в более сложных проявлениях виталистического импульса, к которым мы теперь переходим. Пока мы лишь отметим множественный характер этих проявлений, а позже детально рассмотрим, в чем состоит роль большинства из них, выступающих в качестве форм "новой духовности". В политике наиболее преуспевшими формами витализма были культ активности и насилия Муссолини и еще более мрачный культ "крови и земли" Гитлера; природа их слишком хорошо известна нынешнему поколению и не требует объяснений. Впрочем, сегодня, когда стрелка политического барометра столь явственно отклоняется "влево", может быть, не так очевидно, насколько глубоко простиралось воздействие этих движений сорок лет назад. Помимо масс, оторванных от своих корней, на которые прежде и рассчитывали нигилистические демагоги, они нашли горячую поддержку, хотя и ненадолго, у довольно значительного числа лиц, принадлежащих к интеллектуальной и культурной элите. Среди этой элиты мало кто принял нацизм и фашизм в качестве "новой религии", но многие приветствовали его как противовес демократии, "науки", прогресса, то есть либерализма и реализма. Они обещали "восприимчивой" личности весьма привлекательное будущее, их динамизм, "жизненность", псевдотрадиционализм представлялись обманчиво "освежающими" многим, задыхавшимся в душной интеллектуальной атмосфере того времени. Таково же воздействие и современного искусства, чей протест против безжизненного академического "реализма" заводит порой в самые неожиданные области. Новыми экзотическими источниками влияния стало искусство Африки, Востока, Южных широт, доисторического человека, детей, сумасшедших, а также спиритуализм и оккультизм. Непрекращающийся "эксперимен-тализм", постоянный поиск "новых" форм и техники приняты' за норму, искусство вдохновляется "диким", "примитивным", "спонтанным". То, что заявляли когда-то в своем манифесте футуристы (хотя вряд ли футуризм можно серьезно считать искусством), стало основой для большинства современных художников, культивирующих в своих работах "всякий вид оригинальности, смелости, крайнего насилия". Все они верят, что "наши руки свободны и чисты, и можно начать все заново". Согласно виталистическому мифу, художник - "творец", "гений", "вдохновленный", в его искусстве реализм преобразуется через "видение", и в этом состоит знамение "духовного пробуждения". То есть художник - это чародей в искусстве, в том смысле, в каком Гитлер был им в политике: и там, и там правит не Истина, а субъективное чувство. В религии или, вернее, в псевдорелигии беспокойное экспериментаторство, характерное для витализма, проявляется в еще более разнообразных формах, чем в школах современного искусства. Например, есть секты, чьим божеством является неясная имманентная "сила", и различные направления "новой мысли" и "позитивного мышления" стремятся укротить и использовать эту силу, как если бы она была чем-то вроде электричества. Близки к ним оккультизм и спиритуализм, а также некоторые поддельные формы восточной философии, которые перестали даже делать вид, что их "интересует" Бог, и направили все свои усилия на то, чтобы пробудить непосредственные "силы" и "присутствия". Религиозный витализм проявляется также в широко распро-страненном культе "осознания". В сдержанной форме он присутствует у приверженцев современного искусства, а также в "творческом акте" и "видении, которые это искусство вдохновляют. Наиболер крайней формой этого культа служит безразборчивый поиск "просвещения", как, например, в дзен-буддизме, а его reductio ad absurdum - "религиозный опыт", стимулируемый разными наркотиками, -i Делается также попытка сфабриковать псевдоязыческий культ "природы", прежде всего на основе его "первичных", "главных" элементов: земли, тела, секса. Заратустра Нищие - могущественный пророк этого культа - центральная тема в произведениях Лоренса и других романистов и поэтов нашего века. В большинстве разновидностей экзистенционализма и персонализма делается попытка свести религию не более, чем к личной "встрече" с другим человеком или иногда со смутно воспринимаемым богом, а в патологическом, атеистическом экзистенционализме - сделать религией бунт, неистовое самопоклонение. Все эти виталистические проявления религиозного импульса объединяет неприятие любого устойчивого, неизменного учения или установления и исключительный интерес и стремление к достижению сиюминутных "ценностей" жизни, "жизнеспособности", "опыта", "осознания" или "экстаза". Итак, мы выделили наиболее яркие черты витализма и примерно определили широту его распространения, но нам осталось еще раскрыть сам термин и объяснить, в чем состоит его нигилистический характер. Как мы уже видели, либерализм подрывал Истину своим безразличием, сохраняя, однако, престиж самого слова, реализм нападал на Нее во имя некоей меньшей, частичной истины. Противопоставляя себя им обоим, витализм вообще перестает иметь отношение к Истине. Он целиком и полностью посвящен вещам совсем иного порядка. "Ложность какого-либо мнения, - писал Ницше, - не может служить возражением против него... Вопрос в том, насколько это мнение способствует жизни, сохраняет ее...'" Там, где начинается подобный прагматизм, нигилизм переходит на стадию витализма, которую можно определить как упразднение Истины в качестве критерия человеческих действий и замену Ее иным критерием - "жизнеспособностью"; здесь "жизнь" и Истина окончательно расстаются друг с другом. Витализм - это как бы более углубленный реализм, общее у них - узость восприятия реальности и стремление свести все высшее к максимально низшему; витализм продолжает осуществлять реалистическое намерение. Там, где реализм пытается заменить ' Friedrich Nietzsche, Beyond Good and Evil. p.4 Абсолютную Истину снизу, витализм констатирует неудачу и предлагает еще более "реалистическое" осознание ситуации, утвер-?кдая, что и внизу нет Абсолютной Истины, и единственный неизменный принцип этого мира есть само изменение. Реализм сводит сверхъестественное к естественному, данное в Откровении к рассудочному, Истину к объективности; витализм же идет еще дальше и сводит все к субъективному опыту и субъективным ощущениям. Мир, который казался реалисту столь устойчивым, истина, которая предсталялась ему столь надежной, рассыпаются в виталистическом мировоззрении в прах, рассудку не на чем уже успокоиться, все поглощено движением и действием. Логика неверия неумолимо ведет к бездне, и тот, кто не вернется на путь Истины, должен будет следовать своему заблуждению до конца. Так происходит с гуманизмом, который, подхватив реалистический вирус, окончательно побеждается микробом витализма. Наиболее наглядным признаком этого служит преобладание "динамичных" критериев, имеющее место в критике литературы и искусства и даже в рассмотрении вопросов религии, философии и науки. Самыми ценными качествами во всех этих областях считаются "оригинальность", "экспериментализм", свойство быть "волнующим", и если вопрос Истины и поднимается, он все больше оттесняется на задний план и заменяется субъективными критериями, как ТО: "целостный", "настоящий", "индивидуальный". Подобный подход открыто приглашает к обскурантизму, не говоря уже о шарлатанстве, и если последнее может быть отвергнуто как некое искушение, не ставшее нормой, то игнорировать все более распоясывающийся обскурантизм, столь легко терпимый и даже поощряемый нигилистическим темпераментом, невозможно. В современном интеллектуальном климате все труднее вести разумный разговор с апологетами витализма. Если, например, спросить у них, в чем смысл какого-либо современного произведения искусства, вам ответят, что оно не имеет смысла, это "чистое искусство" и его можно только "почувствовать", а если критик не способен правильно его "почувствовать", он не имеет права что-либо о нем говорить. Попытка ввести какой бы то ни было критерий критики, даже самый простой и формальный, встречается с возражением, что старьте критерии не применимы к новому искусству, что они слишком "статичные", "догматичные" или просто "отсталые" и что об искусстве сегодня можно судить только с точки зрения того, насколько успешно оно воплощает свои собственные неповторимые интенции. Если в каком-то произведении искусства критик заметит патологическое или животное намерение, ему объяснят, что оно служит точным отражением "духа века сего", а тот, кто считает, что искусство должно быть чем-то большим, просто наивен. Последний довод наиболее любим сегодняшним авангардом, литературным ли, философским или "религиозным". Для людей, уставших от Истины, достаточно того, что есть "нечто", что оно "новое" и "волнующее". Возможно, такова понятная реакция на исключительно литературный и утилитарный подход либерализма и реализма к таким сферам, как искусство и религия, которые говорят на языке, мало похожем на прозаический язык науки и бизнеса. Чтобы критиковать их с полным правом, нужно знать их язык и знать, что они пытаются сказать. Одно совершенно очевидно: они пытаются сказать нечто. Вообще, все, что делает человек, имеет смысл, и любой художник или мыслитель стремится передать что-то в своем произведении. Если же будет сказано, что произведение не имеет смысла, что в нем есть только желание выразить "дух века сего" или что вообще нет никакого желания что-либо передавать, то это-то и будет иметь смысл, и весьма зловещий, который не сможет не заметить компетентный критик. К сожалению, задачу критики сегодня отождествляют с задачей апологетики, что весьма показательно. Общепринято мнение, что роль критики заключается только в том, чтобы объяснить непросвещенным массам "новое вдохновение" "творческого гения".' Так место активного понимания занимает пассивное "восприятие", а место мастерства занимает "успех", в том смысле, насколько успешно удается "гению" воплотить свое же собственное намерение. В соответствии с новыми критериями, Гитлера на определенном этапе также можно было бы отнести к "преуспевающим", покуда "дух века сего" не доказал его неправоты. Авангард и его попутчики-гуманисты ничего не имеют против большевизма, кроме того, что в отличие от национал-социализма, который был "экспрессионистским" и "волнующим", большевизм прозаичен и реалистичен. Но, может быть, самым ярким свидетельством того, что гуманизм заражен инфекцией витализма, является его странная аксиома, одновременно романтическая и скептическая, гласящая, что "любовь к истине" никогда не кончается, потому что никогда не может быть удовлетворена, и вся жизнь есть постоянный поиск того, чего нельзя найти, постоянное движение, при котором нет ' Об этом и сопутствующих темах с цитатами из современной литературы смотри Graham Hough, Reflections on a Literary Revolution, Washington, The Catholic University of America Press, 1960, p.66ff. и не должно быть места отдыху. Изощренный гуманист очень красноречиво может описать этот новый основной принцип всех научных академических исследований как осознание "временной" природы всякого знания, как отображение никогда неудовлетво-ряющегося, вечно любознательного человеческого разума или как часть таинственного процесса "эволюции" или "прогресса", но настоящий смысл данной точки зрения очевиден: она представляет собой последнюю попытку невера спрятать свое отречение от Истины за туманом благородной риторики и в то же время подменить искреннюю любовь к Истине мелким любопытством. Теперь самое время сказать, что подобно своему аналогу - похоти - любопытство никогда не кончается и никогда не находит удовлетворения. Но ведь человек был создан для чего-то большего, чем это. Он был создан, чтобы подняться над любопытством и похотью до любви и через любовь достичь Истины. Это Истина человеческой природы, но чтобы ее осознать, нужна некоторая простота. Интеллектуальная поверхностность современного гуманизма столь же далека от подобной простоты, сколь далека она от Истины. Привлекательность витализма психологически понятна. Только очень неразвитого и невосприимчивого человека может долгое время удовлетворять мертвая вера либерализма и реализма. Сначала крайние элементы общества - художников, революционеров, лишенные корней массы - затем одного за другим гуманистов - хранителей "цивилизации" и, наконец, наиболее уважаемые и консервативные слои общества охватывает какое-то внутреннее беспокойство, заставляющее их искать нечто "новое" и "волнующее", но что именно, никто из них точно не знает. Нигилистические пророки, на коих прежде смотрели с презрением, входят в моду, поскольку человечество начинает разделять их беспокойство и предчувствия. Их постепенно включают в гуманистический пантеон и ищут у них откровений и внутреннего видения, которые вывели бы человечество из той бесплодной пустыни, в которую завел его реализм. За тривиальной чувствительностью и эклектизмом, характеризующим современное стремление к "мистицизму" и "духовным ценностям", лежит жажда чего-то более существенного, чем то, что дали или могут дать либерализм и реализм, жажда, которую разные виды витализма способны лишь раздразнить, но не утолить. Люди отвергли Сына Божия, Который даже и сейчас хочет жить в них, хочет дать им спасение. Найдя невыносимой ту пустоту, к которой привело это отвержение, они бросились к безумцам и колдунам, лжепророкам и религиозным софистам, ища у них слова жизни. Но это слово, данное с такой готовностью, едва они попытались повторить его, обратилось в их устах в прах. Реализм, неистово стремясь к истине, уничтожает эту истину; подобно и витализм, ища жизнь, начинает издавать запах смерти. Витализм последнего столетия служит безошибочным симптомом усталости мира, а в его пророках еще сильнее, чем в философах мертвого либерализма и реализма, проявился конец христианской Европы. Витализм есть плод не "свежести" и "жизни", которые с такой безнадежностью ищут его последователи, потому что именно этого им и не хватает, но, напротив, плод разложения и безверия, представляющий собой предпоследнюю ступень умирающей цивилизации, которую они так ненавидят. Не надо быть защитником либерализма или реализма, против которых выступил витализм, чтобы увидеть, что он "перестарался" и его антиметод, примененный против несомненно существующей болезни, оказался мощной инъекцией того же самого нигилистического состава, который вызвал некогда саму эту болезнь. За витализмом может следовать лишь одна - заключительная ступень, которую предстоит пройти нигилизму: нигилизм разрушения. 4. Нигилизм разрушения Здесь, наконец, мы встречаемся с нигилизмом практически в "чистом виде", нигилизмом, чья ярость против творения и цивилизации не может быть удовлетворена до тех пор, пока не сведет их к абсолютному ничто. Нигилизм разрушения, как никакая другая форма нигилизма, характерен именно для нашего века. Разрушение существовало в довольно широком масштабе и прежде, и раньше были люди, "прославившиеся" разрушением, но никогда еще не возникало учения и продуманного замысла разрушения, никогда человеческий разум так себя не коверкал, ища оправдания этому явно сатанинскому делу и пытаясь даже создать программу его исполнения. Даже у самых сдержанных нигилистов можно было заметить четкие следы проповеди разрушения. Так, реалист Базаров в романе И.С.Тургенева "Отцы и дети" заявлял, что в обществе нет ни одного института, который не следовало бы разрушить. Ниц-ше писал: "Кто хочет творить, должен сначала разрушить, сокрушить общепринятые ценности". Манифест футуристов, находившихся в одинаковой степени близости как с чистым нигилизмом, так и с витализмом, воспевал войну и "разрушающую руку анархиста". Большинство реалистов и виталистов не скрывали, что их целью является разрушение старого порядка и упразднение Абсолютной Истины. Однако в чистом нигилизме то, что некогда было только прологом, становится самоцелью. Следующая фраза Ницше содержит основной принцип всякого нигилизма и оправдание прежде всего нигилизма разрушения: "Нет Истины, все дозволено".' Однако чрезвычайные последствия этой аксиомы были осознаны еще до Ницше. Макс Штирнер, с которым мы еще встретимся в следующей главе(2) объявил войну против всякого критерия и всякого принципа, противопоставляя свое "я" всему миру и победно смеясь над "гробом человечества", хотя пока еще он делал это только в теории. Сергей Нечаев осуществил эту теорию на практике, да столь успешно, что до сих пор он представляется неким мифом, если не демоном из глубин самого ада. Его жизнь была исполнена безграничной жестокости и безнравственности, проявляемыми для "пользы революции". Он послужил прототипом Петра Верховенского в "Бесах" Достоевского, романе, блестяще отразившем сознание крайнего нигилиста (книга полна представителей этого типа сознания), что кажется невероятным, что человек, его написавший, не испытал на себе дурмана нигилизма. Михаил Бакунин, некоторое время находившийся под влиянием Нечаева, но затем увидевший, что последовательная практика нигилизма существенно отличается от его теоретического изложения, еще находясь под этим влиянием, написал "Катехизис революционера", леденящую душу апологию нечаевизма, где заявлял: "Наша цель - ужасное, полное, неумолимое и всеобщее разрушение". Такое мироощущение слишком типично для Бакунина, чтобы приписать его сиюминутному увлечению. Он закончил свою "Революцию в Германии", написанную еще до того, как родился Нечаев, следующим знаменитым призывом: "Возложим наше упование на вечный дух, разрушающий и уничтожающий, потому что он есть скрытый и вечно творящий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть страсть творческая!" Здесь витализм переплетается со стремлением к разрушению, но в конце концов побеждает последнее. Когда Бакунина спросили, что бы он сделал, если бы новый порядок его фантазий стал реальностью, он честно ответил: "Тогда я стал бы разрушать все, что создал"^ ' Цитируется в Karl Jaspers, Nietzche and Christianity, Henry Regnery Company, 1961, (Gateway Edition), p.83. ^ Эта глава должна была быть об анархизме (см. в конце этой книги план труда "Царство Божие и царство человеческое") - ред. * Цитируется в E.H.Carr, Michael Bakunin, р.440. Именно в духе Нечаева и "Катехизиса революционера" нигилистические убийцы - в ту пору их называли "анархистами", но у нас этот термин имеет несколько иное, более положительное, значение - с их "пропагандой действием" терроризировали правящие классы, да и не только их, в Европе, а особенно в России последней четверти XIX века. В том же духе Ленин, восхищавшийся Нечаевым, начал свое жестокое правление, этот первый в Европе удавшийся -опыт абсолютно беспринципной политики. Страсть к насилию, оторванная от революции, которая ее рационализировала, вовлекла Европу в 1914 году в первую из ее нигилистических войн и одновременно в другой области, в дадаистском искусстве, провозгласила: "Сметем все", "пусть не останется ничего, ничего, ничего". Однако только Гитлер со всей полнотой раскрыл природу и цели чистой "революции нигилизма", революции, сведенной к нигилистической альтернативе: Weltmacht oder Niedergang - мировое господство или тотальное разрушение; революции, чей лидер мог ликовать - даже еще не придя к власти -как ликовал бы Штирнер, говоря: "Нас можно уничтожить, но тогда мы унесем с собой целый мир - мир в огне".' Это, конечно, крайние проявления и их соответствующим образом и следует рассматривать: лишь немногие были способны на такой "чистый" нигилизм, и они не принадлежат к основному течению современной истории, но скорее - к ее побочным явлениям, - и подвергаются осуждению со стороны других, не столь крайних, нигилистов. Впрочем, их пример все равно представляется поучительным, и было бы ошибкой отказываться от него как от преувеличения или пародии. Далее мы убедимся, что разрушение является неотъемлемой частью программы нигилизма и наиболее четко выражает то преклонение перед Ничем, которое составляет основу нигилистического "богословия". Нигилизм разрушения - не преувеличение, но наиболее полное воплощение глубочайшей задачи всего нигилизма в целом. В нем нигилизм принимает самую ужасную, но самую истинную свою форму, в нем Ничто снимает с себя все маски и предстает во всей своей наготе. Святой праведный Иоанн Кронштадтский уподоблял душу человека глазу, который поражен грехом и не способен видеть духовное солнце.^ Тем же образом можно воспользоваться, характеризуя развитие нигилистической болезни, которая есть ничто иное, как изощренная маска греха. Каждый православный знает. ' Цитируется в Rauschning, op.cit., р.5. " См. "Моя жизнь во Христе"; JordanvUle, New York, Holy Trinity Monastery 1957, Vol. I, p. 178. III. Богословие и дух нигилизма 1. Бунт: война против Бога. До сих пор мы в нашем исследовании занимались определением и описанием. Если нам это удалось, то теперь у нас есть понятие о нигилистическом сознании, его происхождении и широте распространения. Однако то была лишь подготовительная работа к выполнению той задачи, к которой мы должны будем сейчас перейти, а именно: к изучению глубинного смысла нигилизма. До настоящего момента наше иследование носило характер исторический, психологический, философский, революция же, как мы видели в предыдущей главе,' имеет прежде всего "богословское" и "духовное" основание, даже если ее "богословие" извращенное, а "духовность" сатанинская. В лице революции православный христианин встречает грозного врага, такого, с которым надо бороться в полную силу, применял самое лучшее оружие, какое только есть. Пришло время поразить нигилизм в самое сердце, найти его богословские источники, духовные корни, определить его основную программу и роль в христианском богословии истории. Конечно, у большинства нигилистов нигилистическая доктрина не выражена явно. Если до сих пор нам приходилось вскрывать то, что имеет место, но не очевидно и даже самими нигилистами вводилось не преднамеренно, то теперь, когда мы, опираясь на имеющуюся нигилистическую литературу, попробуем составить более полное представление о нигилистической доктрине, многие наши выводы могут оказаться слишком смелыми. В выполнении этой задачи нам, однако, очень помогут последовательные нигилисты, типа Ницше, четко и ясно формулировавшие то, что другие только предполагали или старались завуалировать, а также те, кто внимательнейшим образом изучал нигилизм, как, например, Достоевский, который видел, что находится в самом сердце нигилизма, и умел срывать все его маски. ' Предыдущая глава должна была быть: "Приближение "нового порядка": революция современной эпохи" (см. план в конце этой книги) - ред. Ни у кого нигилистическое откровение не было столь ясно выражено, как у Ницше. Мы уже познакомились с философской формой этого откровения в его фразе "нет Истины". Его альтернативой, выраженной в богословском плане, является постоянная тема Ницше - "пророк" Заратустра, а в более ранних его сочинениях - исступленный вопль безумца: "Бог умер".' В этих словах есть некоторая правда, конечно, она состоит не в правдивом отражении природы вещей, но в правдивом отображении состояния современного человека. Эти слова образно выражают тот факт, который не станет отрицать ни один христианин. Выражение "смерть Бога" означает, что Бог умер ... в сердцах современных людей. Это произошло как с атеистами и сатанис-тами, которые сему весьма рады, так и с миллионами простых людей, у которых исчезло ощущение духовной реальности. Человек потерял веру в Бога и Божественную Истину, которая когда-то поддерживала его. Отступничество от Бога в пользу обмирщенности, характерное для нынешнего века с самого его начала, в Ницше начинает само осознавать себя как существующее и находит слова для самовыражения. "Бог умер", то есть "мы потеряли веру в Бога", "нет Истины", то есть "мы перестали быть уверенными во всем Божественном и Абсолютном". Гораздо глубже, чем тот субъективный факт, который выражает нигилистическое откровение, лежит желание пойти еще дальше, чем просто принять этот факт, и даже имеется план, как это сделать. Заратустра - "пророк", его слова явно предназначены для того, чтобы стать революцией, направленной против христианского Откровения. Для тех, кто принимает это новое откровение, то есть чувствует, что оно выражает его исповедание или живет согласно этому, открывается совершенно новая духовная вселенная, в которой Бог больше не существует, в которой, что еще важнее, люди и не хотят, чтобы Он существовал. Безумец Ницше знает, что люди "убили" Бога, убил■ свою веру. Значит, совершенно ошибочно считать современного нигилиста, в каком бы обличий он не представал, агностиком. "Смерть Бога" постигла его не как космическая катастрофа, нет, он сам желал ее, и если и не прямо, то косвенно все равно ускорял ее, ' The Joyfill Wisdom, #125. предпочитая истинному Богу иные ценности. Заметим, что нигилист не является на самом деле атеистом. Вообще, сомнительно, чтобы существовала такая вещь, как атеизм, потому что истинного Бога всегда отрицают только для того, чтобы посвятить себя служению какому-либо иному, ложному богу. Атеизм, который возможен для философа - хотя это, конечно, плохая философия -невозможен для всего человечества в целом. Это достаточно хорошо понимал анархист Прудон, а потому называл себя не атеистом, а антитеистом.' "Революция не атеистична в точном смысле слова, она не отрицает Абсолют, она его упраздняет..."^ "Первейшая обязанность человека, ставшего разумным и свободным, постоянно вытеснять идею Бога из своего разума и совести... Потому что Бог, если Он существует, абсолютно враждебен нашей природе... Каждый 'шаг вперед - это победа, сокрушающая Божественное"^ Нужно заставить человечество увидеть, что "Бог, если Он есть, является его врагом"/ Тому же учит и Альбер Камю, когда возводит "бунт" (а не безверие) в первый принцип. Бакунин также не удовлетворялся одним отрицанием существования Бога. "Если бы Бог действительно существовал", - считал он, -"Его нужно было бы отменить".^ Еще более очевидно, что большевистский атеизм нашего века является войной не на жизнь, а на смерть против Бога и всех Его дел. Революционный нигилизм выступает против Бога прямо и откровенно, но и философский, и экзистенциальный нигилизм, хотя это не всегда так очевидно, столь же антитеистичен, ибо строится на убеждении, что современная жизнь может далее продолжаться и без Бога. Полчище врагов Божиих составляют не только немногие активисты, марширующие в первых рядах, но и пассивная масса, находящаяся в тылу. Еще важнее понять, что ряды антитеизма пополняются не только за счет активных или пассивных атеистов, но и за счет многих из тех, кто считает себя "религиозным" и кто поклоняется какому-нибудь "богу". Так, Робеспьер установил культ "высшего существа", а Гитлер признавал существование "высшей силы", "бога в человеке"; нечто, подобное этому "богу" Гитлера, мы найдем и во всех формах нигилистического витализма. В войне против Бога используются различные уловки, например, употребление имени Божиего или даже имени ' См., напр.: Justice (cf. de Lubac, Proudhon, p.271). ^ Justice, III, 179. (Quoted de Lubac, p. 270). ' System of Economical Contradictions: or, The Philosophy of Misery, Boston, 1888, Vol.L, p-448. < lbid└ p-468. ' God and the State, London, 1910, p. 16. Христа. Но является ли нигилизм откровенно атеистическим или агностичным или принимает форму поклонения какому-нибудь новому богу, он всегда объявляет войну истинному Богу. Формальный атеизм - философия безумца, если можно так перефразировать слова Псалмопевца: "Рече вез^менч■ вч. сердцы скоежт.: irfecTb Бот■" (Пс. 13, 1), антитеизм же представляет собой более глубокую болезнь. Конечно, литература антитеизма столь же полна несообразностей и противоречий, сколь и формально атеистическая литература, но если последняя ошибается в силу своего младенчествования - так человек, умудренный в какой-нибудь науке, вполне может быть младенцем в богословии и духовной жизни - и нечувствительности к духовным реалиям, то первая обязана всеми своими искажениями глубоко коренящейся в ней страсти, которая, признавая эти реалии, желает уничтожить их. Нетрудно объяснить и отразить мелкие доводы Бертрана Рассела, хотя даже его атеизм - это, конечно, лишь одна из форм антитеизма, они не представляют опасности для веры. Иное дело - глубокая и решительная атака Прудона, она рождена не хладнокровной софистикой, но пылкой ревностью. Здесь нам следует честно посмотреть в лицо тому, о чем мы раньше уже упоминали, но подробно пока не рассматривали: нигилизм одушевляется верой, духовной по происхождению и по-своему не менее сильной, чем вера христианская, которую он стремится уничтожить и вытеснить, иначе ничем нельзя объяснить его успех, а также свойственые ему преувеличения. Мы убедились, что христианская вера представляет собой духовный контекст, в котором вопросы о Боге, Истине и Власти становятся значимыми, ведут к согласию. Подобно и нигилистическая вера есть некий контекст, определенный дух, пронизывающий все нигилистическое учение, придающий ему смысл и силу. Успех нигилизма в наше время зависит от широты распространения этого духа и определяется ею: его доводы представляются убедительными не в силу того, что они истинны, но по мере того, как дух этот успевает овладеть людьми и подготовить к их приятию. Какова же тогда природа нигилистической веры? Она прямо противоположна вере христианской и потому ее нельзя по-настоящему и назвать верой. В то время как христианская вера радостна, уверенна, искренна, любяща, смиренна, терпелива, покорна во всем воле Божией, ее нигилистическая противница полна сомнений, подозрений, отвращения, зависти, ревности, гордости, нетерпимости, бунтарства, хулы - в каждой конкретной личности преобладает одно или два из этих качеств. Ддя нее характерна неудовлетворенность собой, миром, обществом, Богом, она знает только одно: она не примет ничего, как оно есть, но все свои силы посвятнгг тому, чтобы все изменить или ото всего убежать. Бакунин весьма точно назвал это "чувством бунтарства, сатанинской гордыни, с презрением отвергающей подчинение любому господину, будь он божественного или земного происхождения"^ Нигилистический бунт, как и христианская вера, есть от начала до конца отношение духовное, происходящее из себя самого и черпающее силу в себе самом, и, конечно, в сверхъестественном "организаторе" этого бунта. Мы не сможем понять природу и успех нигилистического бунта, а также существование таких его последовательных представителей, как Ленин или Гитлер, если попытаемся найти его источник вне сатанинского стремления к отрицанию и бунту. Конечно, большинство нигилистов воспринимают это стремление как нечто положительное, как источник независимости и свободы, но уже сам язык, который такие люди, как Бакунин, используют для выражения своих идей, указывает тому, кто готов это увидеть, на более глубокий смысл, стоящий за их словами. Таким образом, нигилистическое отрицание христианской веры и установлений представляет собой не столько результат потери веры в них и их божественное происхождение - хотя доля подобного скептицизма присутствует во всякой разновидности ниги-лизма - сколько бунт против власти, которую они представляют, и послушания, которого они требуют. Тема поп serviam красной нитью проходит через гуманистическую, социалистическую и анархическую литературу XIX века: Бог Отец со всеми Его установлениями и служителями должен быть свергнут и сокрушен, а человек должен победно воссесть на Его Престоле и сам всем управлять. Своим непрекращающимся влиянием эта довольно посредственная по интеллектуальному уровню литература обязана "справедливому" возмущению против "несправедливостей" и "тирании" Бога Отца и Его земных представителей, то есть исключительно своей страстности, а не истинности. Этот бунт, эту мессианскую ревность, вдохновляющую крупнейших революционеров и являющуюся верой наоборот, волнует не столько уничтожение философского и богословского основания старого порядка - эту задачу можно оставить для менее ревностных душ, - сколько уничтожение ее соперницы - веры, которая дала жизнь этому порядку. Учения и установления можно перетолковать, выхолостив из них христианское содержание и наполнив их новым, нигилистическим содержанием. И только христианскую веру, душу этих учений и установлений, которая единственная способна заметить это перетолкование и должным образом ему противостоять, следует уничтожить целиком и полностью, тогда и она сможет быть перетолкована. Если нигилизм хочет победить, то он должен сделать это с практической точки зрения. Однако еще более необходимо, чтобы он это сделал с психологической и духовной точки зрения, так как нигилистический бунт смутно ощущает, что Истина обретается в Православной вере, и его ревность и нечистая совесть не дадут ему покоя, пока полное упразднение Истины не оправдает его позиции и не "докажет" его "правды". Эта психология в минимальном масштабе есть психология христианского отступника, а в максимальном - большевизма. Нельзя найти разумного объяснения последовательной большевистской кампании по искоренению христианской веры, продолжающейся даже тогда, когда последняя перестала представлять какую-либо опасность для атеистического государства. Эта кампания является неотъемлемой частью жестокой схватки не на жизнь, а на смерть с единственной силой, способной противостоять большевизму и разоблачить его. Нигилизм остается побежденным, пока Православная вера сохраняется хотя бы в одном человеке, потому что этот человек будет живым примером Истины, которая покажет всю тщету самых выдающихся мировых достижений, на какие только способен нигилизм, и в этом человеке опровергнуты будут все доводы против Бога и Царствия Небесного. Ум человека податлив, его можно заставить поверить во все, к чему склоняется его воля. В атмосфере, пронизанной нигилистической ревностью, до сих пор существующей в Советском Союзе, самые убедительные доводы не могут заставить поверить в Бога, бессмертие, в христианскую веру, но одно существование верующего, даже в такой обстановке, может сказать сердцу человека очень многое и на его примере показать: что невозможно миру, что невероятно для лучших человеческих намерений, - возможно Богу и вере. Нигилистический бунт - это борьба против Бога и Истины, что осознают, однако, лишь очень немногие из нигилистов. Откровенный богословский и философский нигилизм можно найти лишь у некоторых, для большинства же нигилистов бунт принимает форму борьбы против богоустановленной власти. Многие из тех, чье отношение к Богу и Истине как бы не совсем ясно, вполне четко проявляют свой нигилизм в отношении - по словам Бакунина - к "проклятому и роковому принципу власти".' ' Maxiaioff, op.cit., р.380. Таким образом, нигилистическое откровение провозглашает немедленное уничтожение власти. Некоторые из апологетов нигилизма любят в качестве оправдания бунта против старого порядка говорить о его "несправедливостях" и "разложении", но все эти недостатки, существование которых никто и не собирается отрицать, часто служат лишь предлогом и никогда причиной нигилистических вспышек. Нигилисты нападают ⌠а саму власть. В политической и социальной структуре нигилизм выражается как революция, стремящаяся не просто к смене правительства или проведению более или менее широкой реформы существующего строя, но к принятию совершенно новой концепции цели и средств управления. В области религии нигилизм направлен не просто на реформу Церкви и даже не на основание новой церкви или религии, но на полное изменение самой идеи религии и духовного опыта. В искусстве и литературе нигилиста интересует не просто изменение старых эстетических канонов содержания и стиля или развитие новых жанров и традиций, но абсолютно новый подход к вопросу о художественном творчестве и новое определение самого искусства. Нигилизм направлен против первейших принципов всех этих сфер и структур, а отнюдь не против ошибочного их применения. Беспорядок, столь очевидно проявляющийся в политике, религии, искусстве и других областях, представляет собой результат намеренного и последовательного отвержения власти как их основания. Беспринципная политика и нравственность, беспорядочное художественное выражение, безразличный "религиозный опыт" - все это прямое последствие приложения отношения бунтарства к этим некогда стабильным сферам. Нигилистический бунт так глубоко проник во все фибры нашего века, что сопротивление ему совсем ослабло и не приносит плода, популярная философия и "серьезная мысль" отдали все свои силы его апологии. Так, Камю видит в бунте единственную самоочевидную истину, оставшуюся сегодняшним людям, единственное верование, возможное для тех, кто больше не верит в Бога. Его философия бунта представляет собой мастерское выражение духа века сего, но вряд ли она может быть принята за что-либо более серьезное. Мыслители эпох Возрождения и Просвещения не меньше, чем сегодня Камю, заботились о том, чтобы прожить без богословия и основанием всего своего знания иметь "природу", "естество". Но если сегодня предполагается, что "естественному человеку" надо знать только "бунт", то почему же "естественный человек" эпохи Возрождения или Просвещения знал, кажется, гораздо больше и считал себя существом более благородным? На это обычно отвечают так: "Слишком многое они принимали как должное и жили за счет христианского капитала, не осознавая того. Сегодня мы банкроты и хорошо это понимаем". Словом, современный человек лишился иллюзий. Однако, строго говоря, нельзя разочароваться в иллюзии: если даже люди отпали не от иллюзии, а от Истины, - как и обстоит дело в действительности - то для объяснения их сегодняшнего состояния надо искать более глубокую причину. То, что Камю считает "бунтаря" "естественным человеком", а все, что не является "бунтом", - "абсурдным", означает только одно: его так хорошо научили в школе нигилизма, что он стал принимать борьбу против Бога за "естественное" состояние человека. Вот к какому состоянию низвел человека нигилизм. До современной эпохи жизнь человека, в основном, определялась добродетелями послушания, покорности и уважения к Богу, Церкви, законной власти. Для современного человека, "просвещенного" нигилизмом, подобный старый порядок не более, чем "жуткое воспоминание темного прошлого, от которого человек освободился", а современная история - это хроника падения всякого авторитета. Старый порядок свергнут, и, хотя ненадежная стабильность еще как-то поддерживается в наш век постоянного изменения, "новый порядок" уже готовится, и век "бунта" при дверях. Нигилистические режимы нашего времени дали возможность предощутить вкус этого века, его дальнейшим предзнаменованием служит ширящееся бунтарство наших дней. Где нет Истины, там будут править бунтари. Но, как писал Достоевский, столь глубоко проникший в нигилистическое сознание, "воля ближе всего к ничто, самые уверенные ближе всего к самым нигили-стичным".' Слепая воля стоит между бездной и тем, кто отверг Истину и всякую власть, основанную на ней, и эта воля, какими бы эффектными ни были ее достижения в краткое мгновение ее власти (до сих пор самыми впечатляющими из них были режимы Гитлера и большевизма), неизбежно притягивается к бездне, как к огромному магниту, ища в себе самой другой магнит, отвечающий на это притяжение. В этой бездне, в этом ничто человека, живущего без Истины, находится самое сердце нигилизма. 1 Цитируется в Robert Payne, Zero, New York, The John Day Company, 1950, р.53. 2. Поклонение ничто. "Ничто" в том смысле, в каком понимают его современные нигилисты, свойственно исключительно христианской традиции. "Небытие" различных восточных традиций - это совсем иная, "позитивная" концепция. Самое близкое, что можно найти у них к идее nihil - это их туманное представление о первобытном "хаосе". Только Своему избранному народу Бог открыл всю полноту Истины, объясняющей начало и конец всех вещей, с другими же народами Он говорил лишь неопределенно и опосредованно. Поэтому для других народов, как и для не имеющего помощи свыше разума, из всех христианских доктрин самая трудная для понимания - учение о creatio ex nihilo: Бог создал мир не из Себя Самого, не из чего-то уже существовавшего или из первобытного хаоса, но из ничего. Ни одна другая доктрина не утверждает ясно всемогущества Бога. Чудо никогда не тускнеющего творения Божия состоит именно в том, что оно было вызвано в бытие из абсолютного небытия. Можно спросить: какое же отношение имеет нигилизм к этой доктрине? Ответ будет: отношение отрицания. "Что такое нигилизм? - пишет Ницше в той части "Воли к власти", которую мы уже цитировали выше. - Это когда высшие ценности теряют свою цену. Цели нет. Нет ответа на вопрос "почему"?'" Словом, самим своим существованием нигилизм обязан отрицанию христианской Истины, он считает мир "абсурдным" не под влиянием бесстрастного изучения итого вопроса, но в силу своей неспособности или нежелания поверить в его христианское значение. Только тот, кто когда-то раньше думал, что знает ответ на вопрос "почему", может так сильно разочароваться, обнаружив, что этого ответа вовсе не было. Однако если бы христианство было просто одной из многих религий или философий, его отрицание не представлялось бы таким важным. Джозеф де Мейстр, метко критиковавший французскую революцию (хотя на его позитивные идеи, может быть, и нельзя положиться), четко определил, в чем здесь суть еще в то время, когда нигилизм не имел столь очевидных проявлений, как сегодня. "В мире всегда существовали какие-то формы религии и нечестивцы, которые им противостояли. Нечестие всегда было преступлением. Но только в лоне истинной религии возможно настоящее нечестие... Никогда прежде нечестие не рождало такого зла, как в наши дни, потому что вина его всегда пропорциональна степени просвещения, которое его окружает... Хотя нечестивцы существовали всегда, никогда до XVIII столетия не было в самом сердце христианства восстания против Бога".' Ни одна религия не утверждает так много и с такой силой, как Православие, потому что его голос - Голос Бога, его Истина Абсолюта, и ни у одной религии нет такого радикального и бескомпромиссного противника, как нигилизм, потому что нельзя противостоять Православию, не вступая в борьбу с самим Богом. Чтобы бороться против Того Самого Бога, Который сотворил человека, нужна определенная слепота и иллюзия силы, но нигилист не настолько слеп, чтобы не прочувствовать, хотя бы неясно, глобальных последствий своих действий. Безымянное "беспокойство", свойственное сегодня столь многим, выдает в них пассивное участие в деле антитеизма, все громче звучит голос "бездны", развертывающейся в сердце человека. Это "беспокойство" и эта "бездна" есть то самое ничто, из которого Бог воззвал человека к жизни и в которое человек впадает, если отрицает Бога, и как следствие - свое собственное сотворение и само свое существование. Страх "выпадения из бытия" - самый распространенный вид нигилизма сегодня. Он красной нитью проходит в искусстве и превалирует в "абсурдистской" философии. Однако за все бедствия нашего века ответственен скорее более сознательный нигилизм, нигилизм явного антитеизма. У человека, зараженного этим нигилизмом, чувство падения в бездну ведет не к пассивному беспокойству или отчаянию, но преобразуется в неистовую сатанинскую энергию, побуждающую его набрасываться на все творение, пытаясь увлечь его с собой в бездну. Однако, в конце концов, все эти прудоны, бакунины, ленины, гитлеры, как бы велико ни было их временное влияние и успех, должны потерпеть поражение и вынуждены, даже помимо своей воли, свидетельствовать об Истине, которую они хотели уничтожить. Потому что их попытка "нигилизировать" творение, свести на нет Божий труд по творению мира, вернув мир к тому ничто, из которого он вышел, есть не более как перевернутая пародия на само творение Божие(2) а они сами, как и их отец -диавол, всего лишь ничтожные обезьяны Бога, своими потугами лишь подтверждающие существование Бога, Которого они пытаются отрицать и своим поражением свидетельствующие о Его силе и славе. (2) On God and Society (Essay on the Generative Principle of Political Constitutions and other Human Institutions), Heiuy Regnery Company (Gateway Edition), 1959, рр.84-8б. " Cf. Joseph Pieper, The End of Time, p.58. Мы уже не раз говорили, что ни один человек не живет без Бога; тогда кто или что есть бог нигилиста? Его бог, nihil, само ничто в чистом виде, не ничто отсутствия или небытия, но ничто отступничества и отрицания, "труп" "мертвого Бога", давящий на его (нигилиста) плечи. От Самого Бога, столь реального, столь явно присутствующего во всех православных христианах, нельзя избавиться за одну ночь, у "монарха" с такой безграничной властью не может быть прямого последователя. Таким образом, в настоящий момент духовной истории человечества - момент, как всеми признано, кризиса и непостоянства - в центре человеческой веры стоит "мертвый Бог", полная пустота. Нигилист хочет, чтобы мир, вращавшийся раньше вокруг Бога, вращался теперь вокруг ничто. Может ли это быть? Можно ли построить какой-либо порядок на ничто? Конечно, нет. Это самоотрицание, самоубийство. Но не будем искать у современных мыслителей последовательности и целостности. Вот до какого положения дошла современная мысль и ее революция в наше время. Даже если это положение просуществует лишь миг, если оно достигнуто только для того, чтобы его вскоре сменило нечто иное, все равно, его реальность нельзя отрицать. Сегодня есть много признаков (которые мы рассмотрим в свое время) того, что с конца Второй Мировой войны мир стал выходить из "века нигилизма" и двигаться к какому-то "новому веку", однако в любом случае, если этот "новый век" и наступит, он будет не преодолением нигилизма, но его углублением. Революция открывает свое истинное лицо в нигилизме; без покаяния (а его и не было) то, что наступает далее, будет лишь еще одной маской, скрывающей все то же лицо. Открыто ли - в явном антитеизме большевизма, фашизма, нацизма или скрыто - в культе безразличия и отчаяния, "абсурдизме" или "эк-зистенционализме" - современный человек определенно проявляет свою решимость жить дальше без Бога - то есть, в пустоте, в ничто. До наступления нашего века благонамеренные люди могли еще обманываться, считая, что либерализм и гуманизм, наука и прогресс, даже сама революция и весь путь современной мысли представляют собой нечто позитивное, в некотором смысле имеют Бога своим союзником. Сегодня же совершенно очевидно, что у революции и Бога нет ничего общего, в последовательной современной философии вообще нет места Богу. Вся последующая современная мысль, чем бы она ни прикрывалась, должна предполагать это, должна строиться на пустоте, оставшейся после "смерти Бога". Революция не может быть завершена, пока из сердец людей не будет искоренен последний признак веры в Бога и пока все до единого не научатся жить в этой пустоте. От веры происходит целостность. Мир веры, который был некогда нормальным миром, абсолютно целостен, потому что все в нем ориентировано на Бога как на его начало и конец и в этой ориентации обретает свое значение. Нигилистический бунт, разрушая тот мир, вдохновил новый мир: мир абсурда. Это слово, ставшее в наше время столь модным, которым часто пользуются д)щ описания состояния современного человека, имеет очень глубокое значение. Ведь если центром мира служит ничто, тогда этот мир и по содержанию, и в каждой своей отдельной черте не целостен, он распадается, он абсурден. Никто не смог описать этот мир лучше Нищие, его "пророка", который сделал это очень четко и сжато, поместив свое описание там же, где он провозгласил свой первый принцип "смерти Бога": "Мы убили Его (Бога), ты и я! Мы все убийцы! Но как мы это сделали? Как смогли мы выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть весь горизонт? Что мы сделали, когда отвязали эту землю от ее солнца? Куда она теперь движется? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не будет ли нас бесконечно швырять из стороны в сторону? Назад, влево, вправо, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы, будто в бесконечном ничто? Не дышит ли на нас пустота? Не стало ли холоднее? Не бесконечно ли продолжается ночь, становясь все темнее и темнее".(1) Такова вселенная нигилиста, в которой нет ни верха, ни низа, нет ни правого, ни ошибочного, нет ни истинного, ни ложного, потому что в ней нет никакого ориентира. Там, где некогда был Бог, теперь есть только ничто, там, где была власть, порядок, уверенность, вера, теперь анархия, смятение, беспринципные, неоправданные действия, сомнение и отчаяние. Эту вселенную живо описал швейцарский католический автор Макс Пикард, как мир "бегства Бога" или как мир "прерывистости" и "разорванности"(2) Ничто, отсутствие целостности, антитеизм, ненависть к Истине, все, о чем шла речь на этих страницах, - это не просто философия и даже не просто бунт человека против Бога, Которому он более не служит. За всеми этими явлениями серьезный смысл: на том тонком уровне, где оба, и философ, и революционер служат, а не управляют, мы имеем дело с работой диавола. Многие нигилисты не только не оспаривают этот факт, но и гордятся им. Бакунин считал, что стоит на стороне "сатаны, вечного бунтаря, первого вольнодумца и освободителя миров". (3) '(1)The Joyfill Wisdom, #125 (2)Max Picard, Flight from God, Henry Regnery Company, 1951; and Hitler in Our Selves, Henry Regnery Company, 1947. (3) God and the State, p.2. Ницше объявил себя "антихристом". Почти все поэты, декаденты, авангардисты, начиная с эпохи романтизма, буквально заворожены сатанизмом, некоторые даже попытались сделать его своей религией. Вот в каких словах Прудон призывает диавола: "Приди ко мне, Люцифер, Сатана, кто бы ты ни был. Дьявол, которого вера моих отцов противопоставляла Богу и Церкви. Я стану твоим представителем и ничего от тебя не потребую".' Что может думать о таких словах православный христианин? Апологеты нигилизма обычно расценивают подобные заявления как фантазии, преувеличения, смелые метафоры, выражающие, может быть, "детский", но "бунт". Нужно признать, что в подобных выражениях большинства современных "сатанистов" есть некая юношеская черта: те, кто так легко призывает диавола и провозглашают власть Антихриста, не осознают всей силы своих слов, очень немногие произносят их с тем, чтобы их восприняли серьезно. Эта наивная бравада, однако, вскрывает более глубокую правду. Нигилистическая революция восстает на власть и порядок, против Истины, против Бога, а для этого она должна быть на стороне диавола. Нигилист, не верящий ни в Бога, ни в диавола, думает, что поступает весьма остроумно, когда, борясь против Бога, защищает его древнего врага. И хотя ему кажется, что он только играет словами, на самом деле, он говорит правду. Де Мейстр, а позже Доносо Кортес, писавший в те дни, когда римская церковь гораздо лучше, чем сейчас, понимала значение революции и умела твердо ей противостоять, называл революцию сатанинским проявлением, на что сегодня историки лишь усмехаются. Меньше усмешек, однако, можно увидеть, когда ту же фразу относят к национал-социализму и большевизму, а некоторые, быть может даже начинают подозревать, что существуют иные силы и причины, скрывшиеся от их просвещенного взора. ' Idee generale de la revolution; also Justice, III, pp.4. IV. Нигилистическая программа. Война против Бога, логически проистекающая из провозглашения царствования ничто, означающего торжество раздробленности и абсурдности, весь этот замысел, возглавляемый диаволом - вот в чем кратко состоит богословие и содержание нигилизма. Однако человек не может жить столь грубым отрицанием. В отличие от диавола он даже не может желать его самого по себе, но желает его, ошибочно принимая его за нечто положительное и доброе. В действительности ни один нигилист - за исключением разве моментов наивысшего подъема, безумия или, может быть, отчаяния - не видел в этом отрицании ничего, кроме средства к достижению высшей цели, то есть нигилизм преследует свои сатанинские цели посредством позитивной программы. Наиболее склонные к насилию революционеры - Нечаев и Бакунин, Ленин и Гитлер и даже обезумевшие практики "пропаганды действием" - мечтали о "новом порядке", который сделает возможным их насильственное разрушение старого порядка. Дада и "антилитература" ищут не полного уничтожения искусства, но пути к "новому" искусству; пассивный нигилист со своими "экзистенционалистскими" апатией и отчаянием продолжает жить только потому, что смутно надеется найти себе некое глобальное удовлетворение в мире, который, казалось бы, отрицает эту возможность. Таким образом, нигилистическая мечта "позитивна" по своему направлению. Но Истина требует, чтобы мы рассматривали ее в соответствующей перспективе: не сквозь розовые очки нигилиста, но с реалистической позиции, которую нам обеспечивает близкое знакомство нынешнего века с явлением нигилизма. Вооружившись знаниями, которые дает это знакомство, и христианской Истиной, позволяющей правильно их расценить, попытаемся посмотреть, что скрывается за фасадом нигилистических фраз. В такой перспективе те фразы, которые представляются нигилисту целиком и полностью "позитивными", предстают перед православным христианином в ином свете, как положения программы, кардинально отличной от той, которую излагают апологеты нигилизма. 1. Разрушение старого порядка. Первое и наиболее очевидное положение программы нигилизма - это разрушение старого порядка. Старый порядок был почвой, питавшейся христианской Истиной, туда, в эту почву уходили корни человечества. На этой Истине были основаны все его законы и установления, и даже обычаи, они должны были учить Ей: его здания строились во славу Божию и служили очевидным знамением Его Порядка на земле. Даже в общем "примитивные", но естественные жизненные условия служил^ (хотя, конечно, ненамеренно) напоминанием о смиренном положении человека, о его зависимости от Бога в тех немногих земных благословениях, которыми он был наделен, о том, что его истинный дом находится там, далеко, за "долиной слез", в Царствии Небесном. Поэтому, чтобы война против Бога и Истины была успешной, требуется разрушение всех элементов этого старого порядка, именно тут вступает в силу особая нигилистическая "добродетель" насилия. Насилие представляет собой уже не один из побочных аспектов нигилистической революции, но часть ее содержания. Согласно марксистской "догме", "сила - повивальная бабка любого старого общества, беременного новым".(1) Революционная литература изобилует призывами к насилию, даже некоторым экстазом перед перспективой его применения. Бакунин будил "дурные страсти" и призывал к высвобождению "народной анархии" (2) в процессе "всеобщего разрушения", его "Катехизис революционера" - это азбука безжалостного насилия. Маркс ревностно защищал "революционный террор" как единственное средство для ускорения прихода коммунизма (3) Ленин описывал "диктатуру пролетариата" как "господство, не ограниченное законом и основанное на насилии"(4) (1) Karl Maix, Capital, Chicago, Charles Kerr and Company, 1906, Vol. I, p.824. (2) cm. цитаты в E.H.Cair, op.cit, PP.173, 435; cf. Maxirnoff, op.cit., pp. 380-381. (3) О выводах Маркса о насилии см. J.E. LeRossignol, From Marx to Stalin, New Yoric, Thomas Y. Crowell Company, 1940, p.321-322. (4)"Коммунизм левого крыла" цитируется по кн. Сталин, "Основы ленинизма", New York, International Publishers, 1932, p.47; (или The Proletarian Revolution and the Renegade Kautsky, Little Lenin Library, No. 18, p. 19). Демагогическое возбуждение масс и использование низменных страстей издавна и по сию пору является общепринятой нигилистической практикой. В нашем веке дух насилия нашел наиболее полное воплощение в нигилистических режимах большевизма и национал-социализма, именно этим режимам приписывалась главная роль в выполнении нигилистической задачи разрушения старого порядка. Каковы бы ни были их психологические различия и исторические "события", поставившие их в противоборствующие лагеря, в своем безумном стремлении выполнить эту задачу они оказались союзниками. Большевизм сыграл даже более решающую роль, поскольку оправдывал свои чудовищные преступления псевдо-христианским, мессианским идеализмом, который вызывал у Гитлера лишь презрение. Роль Гитлера в нигилистической программе была более специфичной и провинциальной, но тем не менее столь же существенной. Даже в провале, вернее, именно в провале его мнимых целей нацизм послужил выполнению этой программы. Помимо тех политических и идеологических преимуществ, которые предоставил коммунистическим властям нацистский "антракт" в европейской истории - принято ошибочно считать, что коммунизм хотя и представляет собой зло, но не такое большое, как нацизм - нацизм выполнил и другую, более очевидную и прямую функцию. Ее пояснил Геббельс в своем выступлении по радио в последние дни войны: "Ужас бомбежки не щадит ни домов богатых, ни домов бедных, пока не падут окончательно последние классовые барьеры... Вместе с памятниками искусства разлетелись в щепки последние препятствия на пути выполнения нашей революционной задачи. Теперь, когда все в руинах, нам придется перестраивать Европу. В прошлом частная собственность держала нас в буржуазных тисках. Теперь бомбы вместо того, чтобы убить всех европейцев, разнесли лишь тюремные стены, в которых они томились. Пытаясь уничтожить будущее Европы, враг сумел лишь разбить вдребезги ее прошлое, а с ним ушло все старое и отжившее".' Таким образом, нацизм и его война сделали для Центральной Европы (менее очевидно - для Западной) то, что сделал большевизм для России - они разрушили старый порядок и расчистили путь для построения "нового". Большевизму несложно было принять эстафету от нацизма и в течение нескольких лет вся Центральная Европа перешла под власть "диктатуры пролетариата", к которой столь хорошо подготовил ее нацизм. 1 Цитируется в H.R Trevor-Roper, The Last Days of Hitler, New York, The Macinilla Company, 1947, pp.50-51. Нигилизм Гитлера был слишком чистым, несбалансированным и потому сыграл лишь негативную, подготовительную роль во всей нигилистической программе. Его роль, как и чисто негативная роль первого этапа большевизма, теперь завершена, следующий этап принадлежит власти, имеющей более сложное представление о революции в целом, советской власти, которую Гитлер наградил своим достоянием в словах: "Будущее принадлежит только более сильной восточной нации".' 2. Создание "новой земли". Однако пока нам не придется иметь дело только с будущим, то есть с целью революции. Между революцией разрушения и земным раем лежит еще переходный период, известный в марксистском учении как "диктатура пролетариата". На этом этапе мы можем познакомиться с позитивной, "конструктивной" функцией насилия. Нигилистическая советская власть наиболее безжалостно и систематично стремилась к развитию этого этапа, впрочем ту же самую работу производили и реалисты свободного мира, вполне преуспевшие в преобразовании и низведении христианской традиции до системы, способствующей развитию прогресса. У советских и западных реалистов один и тот же идеал, только первые стремятся к нему с прямодушным рвением, а вторые спонтанно и спорадически; эта политика не всегда проводится правительством, но всегда им вдохновляется, и опирается она более на индивидуальную инициативу и амбиции. Всюду реалисты ищут тотально "новый порядок", построенный исключительно на человеке, освобожденном от ига Божественного и зиждущийся на руинах старого порядка, чье основание было Божественным. Вольно или невольно революция нигилизма принимается, и трудом деятелей всех областей по обе стороны "железного занавеса" поднимается новое, чисто человеческое царство. Его апологеты видят в нем неслыханную доселе "новую землю", землю, используемую, направляемую, организованную для блага человека, против истинного Бога. Нет места, безопасного от посягательств этой империи нигилизма, всюду люди, не зная тому причину или лишь смутно о ней догадываясь, лихорадочно трудятся во имя прогресса. В свободном мире, возможно, их заставляет заниматься такой лихорадочной деятельностью боязнь пустоты, horror vacui. Эта деятельность позволяет им забыть тот духовный вакуум, который сопровождает всякую обмирщенность. В коммунистическом же мире до сих пор все еще большую роль играет ненависть к реальным и воображаемым врагам и - главным образом - к Богу, Которого "низвела" с Престола их революция: эта ненависть заставляет их переделывать весь мир вопреки Ему. И в том, и в другом случае этот мир без Бога, который пытаются устроить люди, холоден и бесчеловечен. Там есть только организация и производительность, но нет любви и благоговения. Стерильная "чистота" и "функционализм" современной архитектуры могут служить типичным выражением такого мира; тот же дух присутствует и в болезни всеобщего планирования, выражающейся, например, в "контроле рождаемости", в экспериментах, направленных на контроль наследственности, контроль сознания или рост благосостояния. Некоторые обоснования подобных схем опасно близки к явному безумию, где уточнение деталей и техники доведено до поразительной бесчувственности, к той бесчеловечной цели, которой они служат. Нигилистическая организация, тотальное преобразование всей земли и общества посредством машин, современной архитектуры и дизайна и бесчеловечной философии "человеческой инженерии", которая им сопутствует, представляет собой последствие неуместного употребления индустриализма и технологии, которые являются носителями обмирщенности;это употребление, если оно бесконтрольно, может привести к их полной тирании. Здесь мы видим применение на практике того этапа развития философии, которого мы коснулись в главе 1, а именно преобразование истины во власть. То, что представляется безобидным в философском прагматизме и скептицизме, совсем иначе проявляется у тех, кто планирует сегодняшний день. Потому что если нет Истины, то власть не знает границ, кроме тех, что диктует ей среда, в которой она действует, или другая, более сильная власть, противостоящая ей. Власть современных приверженцев "планирования", если ей ничто не противостоит, не остановится, пока не дойдет до своего естественного завершения - режима тотальной организации. Такова была мечта Ленина: прежде чем диктатура пролетариата достигнет своей цели, "все общество будет одной конторой, одной фабрикой, с равенством труда и равенством оплаты".' На нигилистической "новой земле" вся человеческая энергия должна быть отдана мирским интересам, вся человеческая среда и каждый объект в ней должны служить цели "производства" и напоминать человеку, что его счастье обретается единственно в этом мире: то есть, должен быть установлен абсолютный деспотизм Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т.ЗЗ, с.10] обмирщенности. Такой искусственный мир, построенный людьми, "устраняющими" последние остатки Божественного влияния в мире и последние следы веры в Бога, обещает быть столь всепоглощающим и всеобъемлющим, что человек даже не сможет видеть, воображать или хотя бы надеяться, что существует хоть что-то за его пределами. С нигилистической точки зрения это будет мир совершенного "реализма" и полного "освобождении", а в действительности это будет огромная и самая приспособленная тюрьма, когда-либо известная людям - по точному выражению Ленина, - от которой "нельзя будет никак уклониться, некуда будет деться".' Власть мира, которой нигилисты доверяют так, как христиане доверяют Богу, никогда не сможет освободить, она сможет только поработить. Лишь Христос, Который победил мир (Ин. 16, 33), освобождает от этой власти, освобождает тогда, когда она становится практически абсолютной. 3. Формирование "нового человека". Разрушение старого порядка и построение "новой земли" - не единственные и даже не самые главные положения исторической программы нигилизма. Они представляют собой только подготовительный этап к деятельности более значительной и более зловещей, чем они сами, а именно - к "преобразованию человека". Так, псевдоницшеане Гитлер и Муссолини мечтали о том, чтобы с помощью "творческого" насилия выковать человечество "более высокого порядка". Розенберг, пропагандист Гитлера, говорил: "Создать из мифа о новой жизни новый человеческий тип - вот в чем состоит миссия нынешнего века". (2) Нацистская практика наглядно показала нам, что это за "человеческий тип", и мир, каялось бы, отверг его как жестокий и бесчеловечный. Однако "массовое изменение человеческой природы", к которому стремится марксизм, мало чем от него отличается. Маркс и Энгельс пишут весьма недвусмысленно: "Как для производства коммунистического сознания в массовом масштабе, так и для успеха в достижении самой цели необходимо массовое изменение людей; изменение, которое произойдет в практическом действии, в революции: революция необходима не только потому, что нельзя свергнуть правящий класс каким-то иным образом, но еще и потому, что тот класс, который будет его свергать, может сделать это только в революции, избавившись от всего навоза веков и подготовившись к тому, чтобы заново основать общество".(3) ' Ibid. (2) Mythus des 20 jahrhunderts, p.22. (3)Marx and Engels,The German Ideology, Part I, New York, International Publishers 1947. D.69. Оставив на время вопрос о том, какого рода человек будет произведен этим процессом, обратим особое внимание на используемые средства: это снова насилие, которое необходимо для формирования "нового человека" не менее, чем для построения "новой земли". Впрочем, оба тесно связаны между собой в детерминистской философии Маркса, так как "в революционной деятельности изменение "я" совпадает с изменением обстоятельств".' Изменение обстоятельств или - точнее - процесс их изменения посредством революционного насилия преобразует и самих революционеров. Видя то магическое действие, которое производит в человеческой природе потворство страстям - гневу, ненависти, негодованию, стремлению к господству, - Маркс и Энгельс, как и их современник Нищие, а после них Ленин и Гитлер, признают мистичность насилия. В этом отношении нам следует вспомнить о двух мировых войнах, чье насилие помогло уничтожить старый порядок и прежнее человечество, уходящее корнями в устойчивое, традиционное общество, и сыграло большую роль в создании нового человечества, человечества без корней, которое так идеализировал марксизм. Тридцать лет нигилистической войны и революции с 1914 по 1945 годы создали идеальные условия для взращивания "нового человеческого типа". Для современных философов и психологов несомненно не секрет, что в наш век насилия человек сам изменяется не только под влиянием войны и революции, но под влиянием практически всего, что претендует на то, чтобы быть "современным" и "прогрессивным". Мы уже приводили в пример наиболее поразительные формы нигилистического витализма, чей совокупный эффект рассчитан на то, чтобы лишить корней, целостности, "мобилизовать" личность, подменить ее равновесие и корни бессмысленным стремлением к власти и движению, а нормальные человеческие чувства нервным возбуждением. Деятельность нигилистического реализма как на практике, так и в теории проходила параллельно и дополняла деятельность витализма, включающую стандартизацию, упрощение, специализацию, механизацию, дегуманизацию: ее цель - низвести личность до простейшего, низменного уровня, сделать ее рабой своей среды идеальным рабочим на мировой фабрике Ленина. Все эти наблюдения являются сегодня общим местом: о них написаны сотни томов. Многие мыслители способны увидеть явную связь между нигилистической философией, низводящей реальность и человеческую природу до возможно простейших понятий, и нигилистической практикой, подобным же образом ∙ Ibid., р.204 (п. 46). умаляющей конкретного человека: немало и таких, кто понимает всю серьезность и радикальность подобного "низведения" и видит в нем качественное изменение человеческой природы, как пишет об этом Эрик Кахлер: "Непреодолимое стремление к разрушению и обесцениванию человеческой личности... явственно присутствующее в самых разнообразных направлениях современной жизни: экономике, технологии, политике, науке, образовании, психологии, искусстве - представляется столь всеобъемлющим, что мы вынуждены признать в нем настоящую мутацию, видоизменение всей человеческой природы".' Но из тех, кто все это понимает, весьма немногие осознают глубинное значение и подтекст этого процесса, поскольку она принадлежит области богословия и лежит за пределами простого эмпирического анализа, а также не знают они и лекарства против него, так как это лекарство должно быть духовного порядка. Только что процитированный автор, например, надеется на переход к "некоему супериндивидуальному существованию", тем самым лишь доказывая, что его мудрость не поднимается над "духом века сего", выдвигающего идеал "суперчеловека". Что в действительности представляет собой этот "мутант", этот "новый человек"? Он человек без корней, оторванный от своего прошлого, которое разрушил нигилизм, сырье для мечты всякого демагога, "свободный мыслитель" и скептик, закрытый для Истины, но открытый для любой новой интеллектуальной моды, потому что сам он не имеет собственного интеллектуального основания, и искатель "нового откровения", готовый поверить всему новому, потому что истинная вера в нем уничтожена, любитель планирования и экспериментов, благоговеющий перед фактом, поскольку от Истины он отказался; а мир представляется ему обширной лабораторией, в которой он свободен решать, что "возможно", а что нет, это автономный человек под видом смирения просящий только того, что принадлежит ему по праву, а на деле исполненный гордости и ожидающий получить все, что ни есть в мире, где ничто не запрещено внешней властью, он - человек минуты, без совести и ценностей, находящийся во власти сильнейшего "стимула", "бунтарь", ненавидящий любое ограничение и власть, потому что он сам себе свой единственный бог, человек массы, новый варвар, умаленный и упрощенный, способный только на самые элементарные идеи, однако презирающий любого, кто только упомянет о чем-либо высшем или заговорит о сложности жизни. Все эти люди составляют как бы одного человека - человека, чье формирование было целью нигилизма. Однако простое описание не даст о нем полного представления, надо видеть его образ. И такой образ существует, его можно найти в современной живописи и скульптуре, возникших по большей части с конца Второй Мировой войны, и как бы облекших в форму реальность, созданную кульминацией эры нигилизма. Казалось бы, в этом искусстве вновь "открыта" человеческая форма, из абсолютной абстракции вырисовываются наконец различимые очертания. В результате мы получаем "новый гуманизм", "возвращение к человеку", и что во всем этом самое важное, в отличие от многих других художественных школ XX века, это не искусственное изобретение, чья сущность скрыта за облаком иррационального жаргона, но самостоятельное произрастание, глубоко уходящее корнями в душу современного человека. Так, например, работы Альберте Джакомети, Жана Дюбуффе, Фран-циса Бакона, Леона Голуба, Хозе Луиса Куэваса' являются истинным современным искусством, которое, сохраняя беспорядочность и свободу абстракции, перестает быть простым убежищем от реальности и пытается решить вопрос о "человеческом предназначении". Но к какого рода человеку "возвращается" это искусство? Это, уж конечно, не христианин, не образ Божий, потому что "ни один современный человек не может поверить в Него", это и не "разочаровавшийся" человек прошедшего гуманизма, которого все "передовые" мыслители считают дискредитировавшим себя и отжившим. Это даже не человек кубистского и экспрессионистского искусства нашего века, с искаженными формами и природой. Он начинается как раз там, где заканчивается это искусство; это попытка войти в новую область, изобразить "нового человека". Православному христианину, которого интересует Истина, а не то, что считает модным или утонченным нынешний авангард, не потребуется долго думать, чтобы проникнуть в секрет этого искусства: в нем вообще нет человека, это искусство недочелове-ческое, демоническое. Предметом этого искусства является не человек, но некое низшее существо, поднявшееся - по словам Джакометти, "вышедшее" - из неведомых глубин. Тела, в которые облекается это существо - а во всех своих метаморфозах это одно и то же существо - не обязательно искажены до неузнаваемости, изломанные и расчлененные, они часто ' Erich Kahler, The Tower and the Abyss, New York, George Braziller, Inc., 1957, PP.225-226. ' Многочисленные примеры этого искусства можно видеть в книгах его апологетов: Peter Selz, New Images of Man, New York, The Museum of Modem Art, 1959 и Selden Redman, The Insiders, Louisiana State Univeisity Press, 1960 более реалистичны, чем изображения человеческих фигур на более раннем этапе современного искусства. Очевидно, что это существо не было жертвой неистового нападения, но родилось таким искаженным, настоящий мутант. Нельзя не заметить сходства между некоторыми изображениями этого существа и фотографиями уродливых младенцев, родившихся за последние годы у тысяч женщин, принимавших во время беременности препарат талидомил (Thalidomide), и это не последнее из подобных чудовищных совпадений. Еще больше, чем тела, нам скажут лица этих существ. О них нельзя сказать, что они выражают безнадежность, потому что это означало бы приписать им некоторую человечность, которой у них нет. Это лица существ, более или менее приспособленных к миру, который они знают, миру не то чтобы враждебному, но совершенно чуждому, не бесчеловечному, но ачеловечному.' Агония, гнев и отчаяние раннего экспрессионизма здесь как бы застыли; они отрезаны здесь от мира, к которому раньше имели, по крайней мере, отношение отрицания, теперь им нужно создать свой собственный мир. В этом искусстве человек не является уже даже карикатурой на себя самого, он уже не изображается в муках духовной смерти, подвергающимся нападкам мерзкого нигилизма нашего века, который метит не только в тело и душу, но в саму идею и природу человека. Нет, все это уже прошло, кризис позади, ныне человек мертв. Новое искусство празднует рождение нового вида, существа из самых глубин, недочеловека. Мы слишком долго говорили об этом искусстве, несоизмеримо долго по сравнению с его внутренней ценностью. Его свидетельство безошибочно и очевидно для тех, кто имеет глаза: эта выраженная абстрактно реальность представляется невероятной. Да, нетрудно было бы объявить фантазией "новое человечество", которое предвидели Гитлер и Ленин, и даже замыслы весьма уважаемых среди нас нигилистов, - спокойно обсуждающих проблемы научного взращивания "биологического суперчеловека" или составляющих утопию формирования "нового человека" при помощи узкого "современного образования" и строгого контроля сознания, - представляются маловероятными и лишь немного зловещими. Но столкнувшись с реальным образом "нового человека", образом жестоким и отвратительным, столь непреднамеренно, но весьма настойчиво возникающим в современном искусстве, получившим в нем такое широкое распространение, мы были застигнуты врасплох, и весь ужас современного состояния человека поражает нас так глубоко, что мы нескоро сможем его забыть. ' Термин введен Эриком Кахлером (Erich Kahler, op.cit., р. 15).