* * *

Когда маленький зеленый человечек стал неуклюже перебирать лапками, и люди устремились вдоль зебры на ту сторону Ленинского проспекта, Андрей не шелохнулся. Его неподвижное лицо чуть оживилось и стало напоминать предстартовую фотографию первого космонавта. Но это впечатление было бы обманчивым, а точнее, желанным.

Еще накануне вечером битый час он стоял перед зеркалом, изображая из себя первопроходца. Делал стальные неприступные глаза, играл желваками, отчего худое лицо становилось просто изможденным и скорее даже жалким. Как ни старался, но желаемого сходства не возникало. Да разве дело в выражении лица? Конечно нет, главное поверить, а уж с тем ли лицом, не столь важно. Последнее повторялось высохшими губами до самого утра. В результате, теперь он больше напоминал не первого космонавта, а водолаза, да еще к тому же страдающего кессонной болезнью.

Наконец зеленый человечек вздрогнул, как-то конвульсивно сложил лапки и исчез. Андрею стало жаль маленького пещехода, вся судьба которого давно расписана конструктором светофора и состоит лишь в том, чтобы каждые несколько минут умирать и возрождаться только для того, чтобы перебирать лапками. Неужели и я подобен ему? Неужели мы все были созданы по чьей-то воле и вынуждены подчиняться его холодному расчету?

Потом вместо зеленого появился красный человечек, очень похожий на перовго, но абсолютно неподвижный. Андрей надел черные очки и шагнул на мостовую. По-разному встретили дикого пешехода четыре полосы Ленинского проспекта. Ближняя, возглавляемая свинцовым мерседесом шестисотого калибра, огромным и гладким, как гигантский снаряд пушки Дора, стартанула первой. Андрей только почувствовал нестрашный удар зеркалом бокового вида, -- оно чуть подогнулось, клацнуло и встало обратно. Донеслась грубая брань, и Мерседес улетел в юго-западном направлении.

Следовавшая за мерседесом белая, в желтый мовильных пятнах, копейка, собранная из итальянских деталей эпохи неореализма, едва разошлась и тут же притормозила, пропуская пешего идиота. Ее нынешний хозин, наверное четвертый или пятый, не успел даже что-либо крикнуть -- и замер от удивления. Идиот шел, не сбавляя шагу, прямо под колеса Вольво 240, выгоревшей еще лет пять назад в Южной Вестфалии. Шведский волчек, спереди напоминавший железнодорожную дрезину, и не думал тормозить. Столкновение казалось неминуемым, но в последнюю секунду водитель наконец обнаружил препятствие и стал брать влево. Послышались отчаянные сингалы и визг тормозных колодок с третьеого ряда. Полосы начали изгибаться и притормаживать. Задние ряды, не ведающие причину затора, нетерпеливо сигналили и матерились в окна. Поток встал.

Андрей четко, по-хозяйски, прошествовал на середину проспекта и, лишь выбираясь на спасительный островок, споткнулся на левую ногу. Постоял секунду, пытаясь вспомнить народную примету. Наверное, к интересной встрече, подумал он и шагнул далее. Здесь уже вовсю свирепствовало дикое столичное движение. Все было пропитано отчаянной русской удалью, гусарской бесшабашностью и великой открытостью русского народа ко всему иноземному и прекрасному. Все неслось, пело, тряслось и будто кричало: посторонитесь, прочие народы и другие страны. Но прочих стран не было и в помине, а из народов был обычный молодой человек девяностых годов. Трагический конец Андреева похода был очевиден. Но Андрей с упрямством фанатика настаивал на своем. И наверное, не без оснований. Во всяком случае, едва Андрей чудом проскочил между двумя джипами с хромированными скулами, откуда-то справа, со стороны Миклухи-Маклая, из диких компьютерных недр старой и новой электроник, завыла милицейская сирена. То гнал свою шестерку Воропаев. Синим мигающим пламенем и эллинским воем он распугивал движение, спасая нарушителя от гибели. Впрочем, именно Воропаев теперь представлял наибольшую опасность для Андрея, ибо в этот момент снова ожил зеленый человечек. В последний миг Воропаев заметил жертву, стал тормозить и подворачивать, но было уж поздно: правым крылом он задел пешехода, и тот покорно, переняв инерцию машины, полетел на обочину.

-Ну блин, денек, -- выругался Воропаев, гася остатки скорости. Слово ``блин" он подхватил у своей семилетней дочки и теперь его часто употреблял.

Когда Андрей взлетел над Ленинским проспектом, словно зазевавшийся голубь из-под колеса автомобиля, ему стало легко и приятно. Городское пространство пропало напрочь, а вместо него не появилось ровным счетом ничего. Однако у этого ничто была внутренность и наружность, и было, кажется, еще что-то, что-то старашно знакомое, далекое и ускользающее. Последнее сладко сжимало внутри, и ему казалось, еще мгновение и он вспомнит, что оно есть такое, но тут снаружи послышался материнский голос:

-Уууу-м-кааааа.

-Мама, -- вскрикнул Андрей и открыл глаза.

Сверху над ним нависло огромное воропаевское тело.

-Ты жив, парень?

Андрей встряхнул головой и резво встал на ноги.

-Эй, ты что это, ну-ка ляг обратно, дурак, у тебя же шок.

Но Андрей, не слушая команды, принялся ходить кругами, пристально рассматривая землю.

-Что-то потерял? -- все-таки радуясь живости своей жертвы, спросил Воропаев.

Он уже видел, что кроме ушибов у потерпевшего все в порядке.

-Очки.

Воропаев оглянулся и под обгоревшей от выхлопных газов липой увидел искомый предмет. Повертев в руках бывшее оптическое приспособление с оторванной дужкой, Воропаев в недоумении сросил:

-Твое, что ли?

-Мое, -- обрадовался Андрей и снова услышал далекий свист, впервые обнаруженный в полете. Потом растопырил пальцы и убедившись, что они практически не дрожат, улыбнулся.

Воропаев не торопился. Его жертва не просто была в шоке, а судя по счастливому выражению лица, в необычайно сильном шоке.

-Зачем же ты их заклеил?

-Что бы видеть! -- почти восторженно ответил Андрей.

Стало быть, все-таки шок, -- подумал Воропаев и поднял с земли студенческий билет.

-Андрей Алексеевич Умов, студент пятого курса Вэ Эм Кэ, -- задумчиво прочел Воропаев, и опять уставился на очки.

-И ты через них смотрел?

-Смотреть нельзя, а можно только видеть.

-Эта как же? -- простодушно удивился Воропаев.

-Вы не поймете.

Андрей наконец выхватил очки и, сделав два шага, припал на левую ногу.

-Ну-ка, господин студент, полезай в машину, нам определенно по пути.